"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

руках или на коленях ридикюль со всеми ключами: от кладовки, буфета и от
дома, который она собирается покинуть всего на каких-нибудь шесть часов, -
и, подумал он, непременно зонтик от солнца и от дождя; она сидит и думает,
что теперь ей не страшна любая непогода; хотя до сегодняшнего дня он за всю
свою жизнь не обменялся с ней и сотнею слов, ему было известно, что она до
этого вечера, возможно даже за все свои сорок три года, ни разу не выходила
из дому после захода солнца, если не считать молитвенных собраний по средам
и воскресеньям. Да, зонтик она возьмет непременно. С ним она выйдет на
порог, когда он за нею заедет; она не выпустит его из рук весь вечер,
душный, знойный, сухой вечер без капли росы - даже теперь, когда стало
темнеть, жара нисколько не спала, и лишь светляки чуть-чуть быстрее и
суматошнее закружились вокруг веранды, где он сидел, когда мистер Компсон с
письмом в руке вышел из комнат и мимоходом щелкнул выключателем лампочки,
освещавшей крыльцо.
- Здесь его не разберешь, тебе, наверно, придется войти в дом, - сказал
мистер Компсон.
- Я, пожалуй, и здесь разберу, - ответил Квентин, поднимаясь со стула.
- Возможно, ты и прав. Возможно, дневной свет, не говоря уже о ней, -
мистер Компсон махнул рукой в сторону единственной засиженной мухами, за
долгое лето покрывшейся толстым слоем пыли лампочки, которая, впрочем, и без
того светила очень слабо, - возможно, и такой свет будет слишком ярок для
них. Да, для них, кто жил в те дни, в те времена, в те мертвые времена;
люди, как и мы, жертвы, как и мы, они были, однако, жертвами других, более
простых и - если рассматривать каждое поколение в целом - более
значительных, более героических обстоятельств, и потому сами они тоже не
жалкие запутавшиеся пигмеи, а фигуры более крупные, героические, простые и
ясные; наделенные даром любить только раз и умирать только раз; это не
жалкие марионетки, чьи головы, руки и ноги ярмарочный комедиант наудачу
вытаскивает из мешка и, как попало прикрепив к туловищу, заставляет тысячу
раз подряд становиться то убийцами, то жертвами убийства, тысячу раз
сходиться и снова расходиться. Возможно, ты и прав. Возможно, более яркий
свет им совершенно не нужен. - Однако письмо он дал Квентину не сразу.
Он снова сел; Квентин тоже сел, взял с перил веранды сигару, кончик ее
снова начал тлеть; аромат глицинии разноцветным дымом плыл по лицу Квентина;
мистер Компсон поднял ноги на перила веранды, в руке он держал письмо, и
рука его на фоне полотняной штанины казалась черной, как у негра.
- Ведь Генри любил Бона. Он отрекся от права первородства и от
материального достатка ради человека, который если и не был законченным
негодяем, то уж во всяком случае намеревался стать двоеженцем; ради
человека, на мертвом теле которого Джудит четыре года спустя найдет
фотографию другой женщины и ребенка. Он (Генри) так сильно его любил, что
бросил отцу обвинение во лжи, хотя должен был понять, что отец не мог и не
стал бы утверждать ничего подобного без веских к тому оснований и
доказательств. И все же Генри это сделал, он сам, своей рукою, нанес удар,
хотя и должен был знать: то, что отец говорил ему про женщину и ребенка, -
правда. Он должен, непременно должен был сказать себе в тот сочельник, когда
в последний раз закрыл за собою дверь библиотеки, и должен был повторять,
когда вместе с Боном сквозь студеную тьму того рождественского утра скакал
верхом прочь от дома, в котором он родился и который увидит снова всего один
лишь раз - в тот день, когда руки его обагрятся свежей кровью того самого