"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

приглашать - ей, женщине, которая еще в молодые годы его (Квентинова) отца
снискала репутацию поэтессы-лауреатки их города и округа, опубликовав в
суровой, имевшей ничтожное число подписчиков окружной газете несколько
стихотворений, оду, панегирик и эпитафию, почерпнутых из каких-то горьких и
непримиримых запасов непораженья.
Однако пройдет еще три часа, прежде чем он узнает, почему она послала
за ним, ибо часть этого, первую часть, Квентин уже знал. Это была частица
его собственного наследия, нажитого им за свои двадцать лет, - ведь он дышал
тем же воздухом и слышал, как его отец говорил о человеке по имени Сатпен;
это была часть наследия города Джефферсона, который восемьдесят лет дышал
тем же воздухом, которым человек этот дышал между нынешним сентябрьским днем
в 1909 году и тем воскресным утром в июне 1833 года, когда он впервые въехал
в город из туманного прошлого, и приобрел себе землю никому неведомым
образом, и построил свой дом, свой особняк, по всей видимости из ничего, и
женился на Эллен Колдфилд, и произвел на свет двоих детей - сына, сделавшего
вдовою дочь, что не успела даже выйти замуж - и так, предначертанным ему
путем, пришел к насильственной (мисс Колдфилд, во всяком случае, сказала бы
- заслуженной) смерти. Квентин с этим вырос; даже самые эти имена были
взаимозаменяемы и почти что неисчислимы. Его детство было полно ими; в самом
его теле, как в пустом коридоре, гулким эхом отдавались звучные имена
побежденных; он был не реальным существом, не отдельным организмом, а целым
сообществом. Он, как казарма, был наполнен упрямыми призраками со взором,
обращенным назад, призраками, которые даже сорок три года спустя все еще
выздоравливали от лихорадочного жара, вылечившего их болезнь; они приходили
в себя от лихорадки, даже не зная, что боролись именно с нею, а не с самим
заболеванием; с непоколебимым упорством и даже с сожалением продолжая
смотреть назад, за пределы лихорадки, в самую болезнь, ослабев от лихорадки,
но зато освободившись от болезни, они даже не сознавали, что эта свобода -
свобода бессилия.
(- Но почему ей надо было рассказывать это именно мне? - спросил он в
тот вечер у отца, вернувшись домой, когда она наконец его отпустила,
предварительно заручившись обещанием воротиться за нею с повозкой. - Почему
именно мне? Какое мне дело, что сама земля или что бишь там еще в конце
концов от него устала, возмутилась против него и его уничтожила? Какое мне
дело, если она даже уничтожила и всю ее семью? В один прекрасный день она
возмутится и уничтожит всех нас, как бы нас ни звали - Сатпены, Колдфилды
или как-то еще иначе.
- Да, - отозвался мистер Компсон. - Много лет назад мы, южане,
превратили наших женщин в благородных дам. Потом началась Война и превратила
этих дам в призраки. Так теперь, коль скоро уж мы джентльмены, что еще
остается нам делать, как не слушать их, коль скоро они теперь призраки? -
Потом он добавил: - Ты хочешь знать истинную причину, почему она выбрала
именно тебя? - После ужина они сидели на веранде, ожидая часа, назначенного
мисс Колдфилд для его приезда. - Ей просто нужно, чтобы кто-нибудь поехал с
ней туда - какой-нибудь мужчина, джентльмен, притом достаточно молодой,
чтобы сделать то, чего она хочет, и именно так, как она хочет. А тебя она
выбрала потому, что никого ближе твоего деда у Сатпена в наших краях никогда
не было, и она, наверно, думает, что Сатпен мог что-нибудь рассказать твоему
деду о себе и о ней - об обручении, которое не состоялось, и о свадьбе,
которая не сладилась. Мог даже объяснить твоему деду, почему она в конце