"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

оно колышется в тихой долине, еле заметно разливаясь и поднимаясь, а на
поверхности вод в теплых лучах солнца безмятежно качаются четверо членов
семьи, - уже ощутила первые подземные толчки - ясное предвестие земного
катаклизма - теснящие воды к выходу в узкое ущелье, и вот четыре мирных
пловца, внезапно повернув друг к другу головы, еще не ведая тревоги и
сомнений, а лишь слегка настораживаясь, смотрят, как над ними сгущается
тьма, хотя ни для кого из них еще не настал тот миг, когда человек,
оглянувшись на товарищей по несчастью, мысленно задает себе вопрос: {Не пора
ли оставить заботы о спасении других и подумать, как спастись самому?} еще
не понимая, что этот миг вот-вот наступит.
Итак, мисс Роза ни с кем из них больше не встречалась; она никогда не
видела (и никогда не увидит живым) Чарльза Бона - Чарльза Бона из Нового
Орлеана, друга Генри, который был не только на несколько лет его старше, но
и вообще слишком великовозрастным для университета, и тем более не у места в
этом маленьком новом университете на задворках, даже в диких дебрях штата
Миссисипи, за три сотни миль от блестящего и как бы даже чужестранного
города, откуда он был родом - элегантный, блестящий, не по годам
самоуверенный молодой человек, красивый, несомненно богатый, за спиной
которого вместо родителей маячила призрачная фигура адвоката-опекуна, -
столь важная персона обитателям миссисипского захолустья тех лет должна была
казаться чем-то вроде феникса, не ведавшего детства, рожденного не от
женщины - он неподвластен времени, а исчезнув с лица земли, не оставит нигде
ни костей, ни праха - мужчина с изысканными манерами, столь светский и
галантный, что рядом с ним спесь и чванство Сатпена казались неуклюжей
позой, а Генри выглядел просто неотесанным мальчишкой. Мисс Роза никогда его
не видела, это была лишь картина, плод воображения. И совсем не то, что
рассказывала ей о нем Эллен, мотылек, бабочка Эллен, что безмятежно млела в
ласковой летней неге, а теперь еще вдобавок приобрела очарование и грацию
женщины, великодушно уступающей молодость своей наследнице - ведь иная
матрона между помолвкой и свадьбой дочери ухитряется вести себя так, будто
она-то и есть настоящая невеста. Слушая Эллен, чужой человек мог бы даже
подумать, что бракосочетание, о котором - как покажут последующие события -
молодые люди и родители между собой даже и словом не обмолвились, уже
состоялось. Эллен ни разу не упомянула также и о любви между Джудит и Боном.
Даже и не намекала. Любовь - поскольку речь шла о них - была темой раз и
навсегда исчерпанной, все равно что девственность после рождения первого
внука. Она говорила о Боне так, словно он являл собою три неодушевленных
предмета в одном или скорее один неодушевленный предмет, который она и ее
семья используют сразу для трех целей - как костюм, который Джудит могла бы
надеть в качестве бального платья или амазонки, как предмет мебели, который
дополнит и завершит обстановку ее дома, и, наконец, как ментора, следуя
примеру которого Генри мог бы усовершенствовать свои провинциальные манеры,
одежду и речь. Она, казалось, перехитрила самое время. Сделав вид, будто за
прошедшие годы не было ни медового месяца, ни вообще каких-либо изменений,
она превратила их в нечто вроде рамы, из которой смотрели пять (теперь уже
пять) навеки застывших лиц, словно их запечатлели в заранее предугаданный
момент их наивысшего расцвета, стерев с них все мысли и следы пережитого;
они висели в пустоте, как живописные портреты людей, живших и умерших в
столь давние времена, что об их радостях и горестях ныне, без сомнения,
забыли даже и самые подмостки, на которых они расхаживали, становились в