"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

и даже еще двадцать лет спустя мама не могла сказать, что же именно
произошло. Ничего смешного она в этом не находила. Папа, бывало, подшучивал
над нею по этому поводу, но даже и через двадцать лет, стоило ему начать
свои шутки, я видел, как она поднимает руку (возможно, с наперстком на
пальце), словно пытаясь защититься, и на лице ее появляется то же выражение,
какое наверняка было на нем после ухода тетки Эллен.
В то утро тетка обошла весь город. Это заняло не так уж много времени,
но она не пропустила никого, и к ночи обстоятельства дела стали известны не
только за городом, но среди городского отребья; они проникли на извозчичий
двор и в трактир гуртовщиков, откуда потом на свадьбу и явились гости.
Эллен, разумеется, ничего об этом не знала, равно как и сама тетка, и, уж
конечно, не могла вообразить, что должно было произойти, будь она даже
ясновидящей, способной воочию увидеть репетицию событий еще до того, как
наступит их час. Не то чтобы тетка почитала себя застрахованной против
подобных оскорблений, она просто не могла себе представить, что ее намерения
и поступки в тот день способны были вызвать какое-либо иное следствие, кроме
того, ради которого она временно поступилась не только достоинством
Колдфилдов, но и всякой женской скромностью. Я полагаю, что Сатпен мог ей об
этом сказать, но он, без сомнения, знал, что тетка ему все равно не поверила
бы. Скорее всего он даже и не пытался; он просто сделал единственное, что
можно было сделать, а именно: вызвал из Сатпеновой Сотни еще шестерых или
семерых негров, на которых он мог всецело положиться (кроме них он ни на
кого положиться не мог), и вооружил их горящими сосновыми ветками, с
которыми они и стояли у дверей, когда к церкви подъехала коляска и из нее
вышли жених с невестой и родственники. И тут слезы прекратились, потому что
теперь вся улица перед церковью была уставлена колясками и повозками; однако
один только Сатпен и, быть может, еще мистер Колдфилд заметили, что хотя им
следовало стоять у дверей пустыми, они, наоборот, стоят на противоположной
стороне улицы с седоками и что теперь дорожка, ведущая ко входу в церковь,
представляет собой нечто вроде арены, освещенной дымящимися факелами,
которые негры держат у себя над головой; их пламя, дрожа и колыхаясь,
освещает два ряда лиц, между которыми свадьба должна пройти, чтобы попасть в
церковь. Пока еще не было слышно ни свистков, ни насмешек; совершенно
очевидно, что ни Эллен, ни тетка ничего дурного не заподозрили.
Эллен ненадолго вышла из плача, из слез, и вошла в церковь. Церковь
пока еще была пуста, если не считать твоих дедушку и бабушку да еще с
полдюжины гостей, явившихся из преданности Колдфилдам, а может, просто чтобы
быть поближе и не пропустить ничего из тех событий, которые весь город,
представленный стоящими в ожидании колясками, казалось, предвидел - равно
как и сам Сатпен. Церковь все еще была пуста - даже после того, как
церемония началась и закончилась. У Эллен тоже была известная гордость или,
по крайней мере, то тщеславие, которое временами может заменить гордость и
силу духа; к тому же пока еще ничего не случилось. Толпа на улице пока еще
хранила спокойствие, возможно, из уважения к церкви или из свойственной
англосаксам способности и даже склонности к абсолютному мистическому приятию
всякой священной чепухи. Эллен, по-видимому, вышла из церкви и вошла в
толпу, все еще ничего не подозревая. Возможно, она была все еще движима
гордостью, не позволявшей ей показывать свои слезы гостям. Она просто вошла
в толпу, видимо торопясь поскорее укрыться от любопытных взоров в коляске,
где можно было поплакать; возможно, первым предостережением послужил крик: