"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

тоже объяснялись слезы Эллен. Устроить пышную свадьбу мистера Колдфилда
убедила или умолила тетка. Но нужна она была Сатпену. Ему нужна была не
безродная жена и не безродные дети, а два имени - имя безупречной жены и имя
безукоризненного тестя - на брачном свидетельстве, на документе. Да на
документе по возможности с золотой печатью и даже с красными лентами - если
б от них могла произойти какая-нибудь польза. Но не для себя. Она (мисс
Роза) сочла бы золотую печать и ленты тщеславием. Но ведь именно тщеславие и
породило этот дом, возведенный в глуши почти одними только голыми его
руками, дом, которому в дальнейшем грозила опасность назойливого
вмешательства извне - ведь любое сообщество людей осуждает все то, что
недоступно их пониманию. И гордость: мисс Роза признала, что он был храбр;
возможно, она даже допускала, что он был горд, что именно его гордость
требовала такого дома и не удовлетворилась бы ничем меньшим, и готова была
добиваться его любою ценой. А потом он жил в этом доме, один, и три года
спал на соломенной подстилке на полу, пока не смог обставить его как
подобает - причем немаловажной частью этой обстановки было то самое брачное
свидетельство. Она была совершенно права. Ему нужен был не просто кров, не
просто безродная жена и дети, равно как ему нужна была не просто свадьба. Но
когда разразился женский бунт, когда Эллен и тетка попытались привлечь его
на свою сторону, чтобы он помог им убедить мистера Колдфилда дать согласие
на пышную свадьбу, он отказался их поддержать. Он, без сомнения, еще лучше
мистера Колдфилда помнил, что всего два месяца назад сидел в тюрьме, что
общественное мнение, которое в какой-то момент предыдущих пяти лет его
проглотило - хотя так и не сумело полностью его переварить, - проделало один
из свойственных человечеству отчаянных и необъяснимых крутых поворотов и
извергло его обратно. И ему ничуть не помогло, что по крайней мере двое
граждан, долженствовавших представлять собою два зуба в этой оскорбленной
пасти, вместо того послужили подпорками, которые не дали этой пасти
захлопнуться, что позволило ему выйти наружу целым и невредимым.
Эллен и тетка тоже об этом помнили. Тетка во всяком случае. Будучи
женщиной, она, без сомнения, принадлежала к лиге джефферсонских женщин,
которые еще пять лет назад, на второй день после его появления в городе,
решили, что никогда не простят ему отсутствие прошлого, и с тех пор
непреклонно стояли на своем. Поскольку свадьба была теперь вопросом
решенным, она, вероятно, считала ее единственной возможностью не только
обеспечить будущее племянницы в качестве его жены, но и оправдать поступок
брата, вызволившего его из-под ареста, а также и свое собственное положение
- ведь она, по всей видимости, разрешила и одобрила свадьбу, хотя на самом
деле просто не могла ее предотвратить. Возможно, все это делалось именно
ради большого дома, ради положения и помпы, которых он (что женщины поняли
задолго до мужчин) не только домогался, но и твердо решил добиться. Но, быть
может, женщины еще много более примитивны, и для них любая свадьба лучше,
чем никакая, а пышная свадьба и жених-злодей предпочтительнее скромной
свадьбы и жениха-святого.
Поэтому тетка даже пустила в ход слезы Эллен, а Сатпен, который,
вероятно, знал, к чему идет дело, с приближением назначенного срока
становился все мрачнее и мрачнее. Не то чтобы он был встревожен, нет, просто
озабочен - таким он, наверное, был с того самого дня, когда бросил все, что
знал - лица и обычаи, - и (ему тогда как раз стукнуло четырнадцать, сказал
он твоему деду) отправился в мир, о котором не знал ровно ничего даже