"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

заинтересованным зрителем и обреченным добросовестным призраком --
изумлением, как сказал генерал Компсон, не столько перед остальными и их
работой, сколько перед самим собой, перед необъяснимым и невероятным фактом
своего здесь присутствия. Однако он был хорошим архитектором; Квентин видел
этот дом, в двенадцати милях от Джефферсона, окруженный рощей из дубов и
виргинских можжевельников, через семьдесят пять лет после его завершения. И
не только архитектором, но, как сказал генерал Компсон, еще и художником,
ибо лишь художник мог выдержать эти два года, чтобы построить дом, который
он, без сомнения, не только не собирался, но и твердо намеревался никогда
больше не видеть. Да, целых два года терпеть не столько издевательство над
здравым смыслом и оскорбление своих лучших чувств, сколько Сатпена, сказал
генерал Компсон; лишь художник мог терпеть жестокость и спешку Сатпена и все
же суметь обуздать мечту о мрачном величавом замке, на который явно
нацелился Сатпен, ибо усадьба в том виде, как он ее задумал, была бы лишь
немногим меньше тогдашнего Джефферсона, и маленький угрюмый измученный
иностранец один на один сразился и победил неистовое непомерное тщеславие
Сатпена или стремление к величию, к самоутверждению или к чему-то другому
(этого не знал еще даже и сам генерал Компсон) и таким образом создал из
самого пораженья Сатпена победу, которой самому Сатпену - даже выиграй он
эту битву - едва ли удалось бы добиться.
Итак, дом был закончен - до последней доски, кирпича и деревянной
шпильки, которые они могли изготовить сами. Непокрашенный и необставленный,
без единого стекла, дверной ручки или щеколды, в двенадцати милях от города
и почти на таком же расстоянии от любого соседа, он простоял еще три года,
окруженный своим регулярным садом и прямыми аллеями, хижинами рабов,
конюшнями и коптильнями; дикие индюки бродили в одной миле от дома, а
дымчатые олени легким шагом подбегали совсем близко, оставляя еле заметные
следы на симметричных клумбах, которые еще четыре года простоят без цветов.
Теперь начался период, фаза, когда город и округ наблюдали за ним даже с еще
большим недоуменьем. Возможно, это было потому, что следующий шаг к
достижению той тайной цели, о которой генералу Компсону, по его словам, было
известно, но которую город и округ представляли себе весьма смутно или
вообще никак не представляли, требовал теперь терпения и пассивного
выжидания вместо бешеной гонки, к которой он их приучал; что именно ему
нужно и каков будет его следующий шаг, первыми заподозрили женщины. Никто из
мужчин, и уж конечно не те, кто знал его достаточно хорошо, чтобы называть
просто по имени, не подозревали, что ему требуется жена. Не подлежит
сомнению, что некоторые мужчины - и женатые и холостые - не только не
согласились бы с таким предположением, но даже решительно его бы отвергли,
ибо образ его жизни в последующие три года должен был им казаться верхом
совершенства. Он жил там в восьми милях от ближайшего соседа, в холостяцком
одиночестве, в поистине великолепной - как бы ее назвать? ну, скажем,
оружейне площадью в пол-акра. Он жил в спартанской оболочке самого большого
строения во всем округе, не исключая даже здания суда, в доме, порога
которого ни одна женщина не только не переступала, но даже и не видела, без
всяких атрибутов женской изнеженности вроде оконных рам, дверей или тюфяков;
там, где не только не было ни единой женщины, которая могла бы возразить,
если б ему вздумалось спать на одной соломенной подстилке с собаками, но где
ему даже не требовались собаки, чтобы убивать оленей, оставлявших следы
возле дверей на кухню, ибо вместо них он охотился с двуногими, которые были