"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

охотник за енотами Эйкерс уверял, будто чуть не поднял одного негра,
спавшего в глубокой грязи - ни дать ни взять аллигатор, - но успел вовремя
вскрикнуть. Негры еще не умели говорить по-английски, и не только Эйкерс, но
и многие другие наверняка не знали, что язык, на котором они объясняются с
Сатпеном, - нечто вроде французского, а вовсе не какой-то темный и зловещий
язык их племени.
Туда наведывались и многие другие, кроме Эйкерса, но это были почтенные
граждане и землевладельцы, и потому им вовсе не нужно было прокрадываться в
лагерь по ночам. Они, как рассказала Квентину мисс Колдфилд, собирались в
Холстон-Хаусе и выезжали туда верхом, часто захватив с собою завтрак. Сатпен
построил печь для обжига кирпича, установил пилу и строгальный станок,
которые привез с собою в фургоне, а также лебедку с длинным воротом из
молодого деревца, в который посменно впрягались негры и мулы, а в случае
необходимости, когда машина замедляла ход, даже и он сам, - словно негры и в
самом деле были дикари; как генерал Компсон рассказывал своему сыну -
Квентинову отцу - пока негры работали, Сатпен никогда не повышал на них
голос, он вел их за собой, воздействуя на них психологически, своим
примером, превосходством своей выдержки, а вовсе не грубым запугиванием. Не
слезая с седел (Сатпен обычно не удостаивал их даже небрежным кивком, явно
не замечая их присутствия, словно это были всего лишь безликие тени), они,
молча сгрудившись, будто для самозащиты, с любопытством наблюдали, как
растет его особняк - доска за доскою и кирпич за кирпичом поставлялись туда
с болота, где было вдоволь леса и глины, наблюдали, как работают бородатый
белый и двадцать черных, все совершенно голые под липкой всепроникающей
грязью. Поскольку эти зрители были мужчинами, им не приходило в голову, что
костюм, в котором Сатпен явился в Джефферсон, у него единственный, а из
женщин округа почти ни одна вообще ни разу его не видела. В противном случае
некоторые из них предвосхитили бы мисс Колдфилд также и в этом: они
догадались бы, что он бережет свою одежду, ибо приличный, если не элегантный
вид станет единственным оружием (или, вернее, лестницей), с помощью которого
он сможет повести последнюю атаку на то, что мисс Колдфилд, а возможно и
другие, почитали респектабельностью, а респектабельность, как в глубине души
полагал Сатпен, включает в себя нечто гораздо большее, чем просто
приобретение хозяйки для своего дома, - так, по крайней мере, понимал его
мысль генерал Компсон. И вот он и его двадцать негров работали вместе,
намазанные грязью для защиты от москитов, причем, как сказала мисс Колдфилд
Квентину, от остальных его можно было отличить только по бороде и по глазам,
и один лишь архитектор похож был на человека, благодаря французской одежде,
которую он постоянно носил с какой-то неодолимой покорностью судьбе вплоть
до того дня, когда дом был окончен (не считая оконных стекол и железной
арматуры, которых они не могли изготовить своими руками), и когда архитектор
уехал - работали молча, с неослабным остервенением под палящим солнцем лета
и в ледяной зимней грязи.
Это заняло у него два года, у него и его команды привозных рабов,
которые все еще казались его приемным согражданам гораздо страшнее любого
дикого зверя, какого он мог бы поднять и убить в тех местах. Они работали от
зари до зари, между тем как группы всадников подъезжали и, не спешиваясь,
молчаливо смотрели, а архитектор, в своем нарядном сюртуке и в парижской
шляпе, с угрюмым и ожесточенным изумлением на лице скрывался где-то на
заднем плане, напоминая нечто среднее между случайным, ничуть не