"Уильям Фолкнер. Авессалом, Авессалом!" - читать интересную книгу автора

принадлежащем людям среднего достатка дворике или газоне за ровненьким
забором и глядит на мир людоедов, что водятся на этой тихой городской
улочке, глядит с таким выражением, какое бывает у детей, слишком поздно
явившихся в жизнь своих родителей и обреченных созерцать все человеческие
деянья сквозь призму сложных и бессмысленных причуд взрослых - с выраженьем
Кассандры - сумрачным, глубоко и сурово пророческим, в полном несоответствии
с истинным возрастом даже этого ребенка, никогда не знавшего детства. -
Потому что я родилась слишком поздно. На целых двадцать два года позже -
девочка, перед которой из подслушанных разговоров взрослых лица сестры и
сестриных детей возникали словно в сказке о каких-то страшных людоедах,
рассказанной после ужина перед сном еще задолго до того, как я выросла
настолько, что мне разрешили с ними играть, однако именно ко мне этой самой
сестре пришлось перед смертью, когда сын ее исчез и был обречен стать
убийцей, а дочь обречена была стать вдовой, не успев еще выйти замуж, именно
к этой девочке ей пришлось обратиться и сказать: "Защити хотя бы ее. Спаси
хотя бы Джудит". Да, девочка, однако верное чутье ребенка помогло ей угадать
ответ, явно недоступный зрелой мудрости старших: "Спасти ее? От кого и от
чего? Он уже дал им жизнь, так зачем ему вредить им дальше? Им нужна защита
лишь от них же самих".
Все это должно было происходить гораздо позже, хотя и так было уже,
вероятно, достаточно поздно; однако трепещущая пылинками желтая решетка из
солнечных лучей еще не поднялась по разделявшей их неосязаемой стене мрака;
солнце, казалось, почти не сдвинулось с места. Все это (разговор, рассказ)
казалось (ему, Квентину) насмешкой над логикой и здравым смыслом, как это
свойственно сну, - мертворожденный и законченный, сон этот, как понимает
спящий, длился, вероятно, не более секунды, однако самое его правдоподобие,
которое должно заставить спящего в него поверить и внушить ему ужас, восторг
или изумленье, столь же всецело зависит от чисто формального признания и
приятия уже протекшего, но все еще текущего времени, сколько музыка или
напечатанная в книге сказка.
- Да. Я родилась слишком поздно. Я была девочкой, которая запомнит эти
три лица (и его лицо тоже) такими, как она впервые увидела их в коляске в то
первое воскресное утро, когда этот город наконец понял, что он превратил в
скаковую дорожку путь из Сатпеновой Сотни к церкви. В то время мне было три
года, и я, конечно, видела их и раньше, должна была видеть. Но я этого не
помню. Я даже не помню, что вообще когда-либо до этого воскресенья видела
Эллен. Казалось, будто сестре, которой я никогда и в глаза не видала,
которая еще до моего рождения исчезла в крепости людоеда или джинна, теперь
позволили - правда, всего лишь на один день - воротиться в покинутый ею мир,
а меня, трехлетнюю девочку, по этому случаю спозаранок подняли с постели,
нарядили, завили, словно на рождество или на праздник даже еще важнее
рождества, ибо теперь наконец этот людоед или джинн согласился ради жены и
детей посетить церковь, разрешить им хотя бы приблизиться к спасенью, хотя
бы один только раз дать Эллен возможность вступить с ним в борьбу за души
этих детей на таком поле боя, где ее могло поддержать не только Провидение,
но и ее родные, и люди ее круга; да, согласился хоть на время смириться, а
если нет, то хотя бы ненадолго выказать великодушие, пусть даже и не
раскаявшись. Вот чего я ожидала. А вот что я увидела, когда стояла перед
церковью между папой и нашей тетей в ожидании, когда коляска пройдет эти
двенадцать миль. И хотя я, наверное, еще до этого видела Эллен и детей, вот