"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

нос и забились даже в нежную бахрому вокруг пасти. Я их согнал, поставил
плоский камень с кашей около носа Чукочи; тот только нервно дернул лапкой,
но не проснулся. Тогда я накрыл его своим ватником.
Потом сидел часа два у костра и наслаждался закатом, купеческим
чаепитием, состоянием физического и морального комфорта, заслуженного
выполнением задачи на этот день. Внезапно с удивлением вспомнил, что Чукоча
так ни разу и не заскулил.

На следующее утро я проснулся, выкурил, не вылезая из спальника,
сигарету и только затем принялся разогревать остатки вчерашней каши. Чукоча
еще спал под ватником. Я стянул ватник, потрогал щенка носком сапога: жив
ли? Положил опять каши на плоский камень, позавтракал, закинул карабин на
плечо, кружку, начатую пачку чая, пять кусков сахара и сухарь сунул в
карман. Проверил, в каком состоянии патроны и хорошо ли намотаны портянки,
бросил взгляд на спящего щенка, прошептал одними губами и неслышно даже для
себя:
- Чу-ко-ча!
Он, однако, услышал - вообще в дальнейшем я его так часто почти
неслышно звал, - томно приоткрыл глаз: ах, мол, на заре ты меня не буди, - и
я ушел, оставив его в лагере.
Этот день не принес успеха. Я шлялся по гребням водораздельных сопок,
так как туда должны были в летнее время приходить сохатые и олени в поисках
своего любимого корма - грибов и лишайников - и одновременно спасаясь от
комаров.
Следов сохатых увидел много, даже одно-двухдневные их лепешки. Сохатый
на Чукотке - зверь очень сильный и осторожный, и у меня было мало шансов
протропить его по этим следам. Я только устал, но уверенность, что добуду
его, не оставляла меня: - это было единственным положительным решением в
пользу Чукочи.
Часа в три почаевничал, сгрыз сухарь и двинулся обратным маршрутом.
Метрах в ста от лагеря на склоне сопки с подветренной стороны уселся,
закурил и принялся высматривать Чукочу. Этот юный оболтус, как и следовало
ожидать, бил баклуши и валял дурака, забавляясь двумя какими-то серыми
комками, подбрасывая и рыча на них. Время от времени он отвлекался на
евражек, которые его не очень-то боялись и лишь в каком-то полуметре ныряли
неожиданно в норки. Чукоча, видно, привык к разочарованию.
При моем появлении в лагере Чукоча сделал вид, что я здесь ни при чем и
лагерь его собственный: хочет - заметит меня, а хочет - нет. И я решил не
обращать на него внимания: присел на корточки и принялся разжигать костер.
Но все-таки чувствовал, что за моей спиной Чукоча проявляет кое-какую
радость, так как одна евражка оскорбленно заверещала - Чукоча, видно,
исхитрился неожиданно куснуть ее. Я даже не повернул головы: подумаешь,
мелочь - щенок. Но Чукоча заставил-таки вспомнить о его существовании:
подкрался и, подпрыгнув, вцепился между лопатками в ватник. Я будто
равнодушно тотчас встал, предоставив ему выбор: или висеть сколько его душе
угодно на уровне 160 сантиметров от земли, или же позорно шмякнуться о
землю. Повисев минуты две, Чукоча разжал зубки, звучно шлепнулся и, понуро
опустив голову, пошел прятаться от стыда за палатку.
В отличнейшем от своего педагогического успеха настроении я пошел за
водой к ручью и наткнулся на один из серых комочков, которыми забавлялся