"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

Чукоча. Это оказался задушенный птенец каменной куропатки, второй был из
этой же породы. Я прищурился, прикидывая, как могла мамаша-куропатка
позволить щенку бандитствовать и как молодые куропатки дали себя сцапать:
ведь они уже могли шустро бегать, а главное, перелетать метров на
пятнадцать - двадцать. Ответ нашелся вечером. Куропачьи выводки шли в долину
со склонов сопок на водопой, и их было выводков тридцать, наверное: ведь
людей здесь почти не было никогда. Значит, Чукоча злодействовал часов в
десять утра, после моего ухода. Куропатки в это время ходят на утренний
водопой, и их было так много, что мамаши могли не заметить исчезновения двух
птенцов.
За ужином присмиревший Чукоча оставил вульгарные манеры и
благовоспитанно чавкал кашей в полуметре от меня.
Я же принялся шевелить мозгами. Тратить выстрел из карабина на
куропатку мне не хотелось - у меня было шесть патронов, да у Вити оставалось
шесть: он бы этот патрон всю жизнь мне вспоминал. В то же время меню надо
было разнообразить.
Я решил отложить чай и пойти по скользкому пути Чукочи. Выбрал палку и,
забравшись повыше по склону, бросился зигзагами вниз, прижимая куропаток к
ручью. Сомнительное с нравственной точки зрения предприятие увенчалось
успехом, и я добыл четырех молодых куропаток, весом, однако, граммов по
двести каждая. Чукоча бегал среди них, пока я отрезал им головы, и
одобрительно и насмешливо поглядывал на меня: "Что, и ты, брат, заодно со
мной? А помнишь, как на первой охоте ты меня шлепнул?"
Второй день прошел тоже безрезультатно. Я только с досадой вспоминал
подмосковные дорожные знаки: "Осторожно, лось!" - и мечтал, когда их собрат
явится на расстояние выстрела из карабина. Но, увы, только километрах в пяти
на гребне другого водораздела на минуту увидел важенку с олененком - и
только.
Чукоча был весь день при мне и на моих глазах проглотил хорошую пилюлю
от зазнайства. Евражка, перепуганная насмерть мною и отрезанная Чукочей от
входа в нору, сбила его с ног, и он пять - десять метров прокувыркался по
куруму, претерпев кроме морального унижения физический урон, и не встретил у
меня никакого сочувствия.
- Так-то, брат, это тебе не на палатку Сан Саныча писать.
Утром на третий день лил дождь. Сквозь светлый миткаль палатки я видел
щенка, свернувшегося клубком под козырьком и уткнувшегося носом под хвост, и
решил дож девать. Часа два лежал с открытыми глазами, ждал, когда стихия
успокоится и можно будет разжечь костер. Когда же дождь немного прошел,
молниеносно выскользнул из палатки и застыл как вкопанный: в ста двадцати
метрах, не более, пасся сохатый. Был виден в легкой пелене тумана его тускло
блестевший бок. Затаив дыхание, я скользнул в палатку, взял карабин, дослал
патрон в патронник и медленно, стараясь совсем уже не шуметь, вылез наружу.
Картина была бы почти идиллической, если бы через минуту она не разбилась от
грома выстрела. Я разлегся как на стрельбище, широко раскинув ноги,
тщательно прицелился под лопатку и плавно спустил курок. Сохатый грохнулся
неожиданно для меня, подогнув колени, и сразу. Чукоча вскочил и в недоумении
болтал куцым хвостом, глядя по направлению выстрела. Я перезарядил карабин,
попробовал, легко ли вытаскивается из ножен нож, и подошел к лосю, крикнув
Чукоче, чтоб не подходил: боялся, что подраненный сохатый конвульсивно
лягнет и убьет щенка.