"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

шариком, с не по росту тяжелыми лапами, с по-детски разболтанной походкой.
Это и был мой Чукоча. Его от других десяти щенков отличал нрав - игривый и
дерзкий. Укусит одного товарища за лапу, и тут же ухватит другого за ухо, и
вот уже отбивается от троих, а, главное, про драку не забывает и стремится
довести ее до победного конца. Он драл здесь всех одного с ним возраста, но
довольно снисходительно.
Через час я уже начал разбираться в их взаимоотношениях и понял, что
особым вниманием Чукочи пользуется шестимесячный недоросль гладкошерстной
среднего роста черно-белой суки, которая неподалеку занималась сомнительным
промыслом. Она попрошайничала, чего никогда не делают северные собаки. Она
подхалимски заглядывала в глаза всякому, кто выходил из столовой,
фиглярничала, стлалась по земле, с лакейской вежливостью ухмылялась и делала
вид, будто каждый выходящий ее родной дядя. За это чаще всего она получала
пинки, но иной раз какой-либо слабодушный бросал ей кусок, и она деловито
отбегала в сторону и лаем призывала своего сопляка, отгоняя других щенков,
пока тот эгоистически не съедал подачку.
Я был до глубины души возмущен этим зрелищем, видно, потому, что то же
самое проделывала в 1947 году моя мама, приносившая мне завтрак в школу: у
нее еще не прошел страх голодных военных лет, а мне каждый раз было стыдно и
за нее, и за себя, и за всех других мам, кормивших этим способом своих
сыновей. Поэтому, когда серебристый щенок затеял драку со своим значительно
более сильным и старшим собратом, я мысленно поставил на него и, затаив
дыхание, смотрел на драку. Все другие юные оболтусы не обращали на них
внимания, и борьба шла один на один. Недоросль все время сбивал моего Чукочу
и стремился удрать, но тот, вывернувшись в последний момент, хватал его за
лапу и не позволял этого сделать. Раз за разом серебристый комок летал вверх
тормашками и каждый раз поднимался и настырно лез атаковать. Над местом
ристалища летал главным образом его пух.
Так длилось минут пятнадцать. Я в волнении подошел ближе. Они не
обращали на меня никакого внимания.
Черно-белый маменькин сынок уже визжал во весь голос, но Чукоча,
шатаясь, полуобщипанный и с искусанной мордочкой, делал вид, что это только
игра, изредка морщил нос и лез, лез. Откуда у него было столько сил! Это
походило уже не на драку, а на исступленный и последний в жизни бон и,
очевидно, было намного серьезней, чем я предполагал. Серый волчина сунулся
было их разнять, но Чукоча и его цапнул за нос. Щенок хотел или победить,
или умереть. Тогда неудачливый миротворец подбежал ко мне, схватил за рукав
и потащил к щенкам: "Человек, разними!"
Но в это время черно-белая сука, привлеченная визгом своего недоросля,
налетела, как вихрь, и Чукоча все так же молча чуть ли не на метр взлетел
вверх. Молниеносно серый пес-воспитатель оставил мой рукав и, схватив суку
поперек спины, швырнул ее в сторону. А вообще-то на Чукотке кобели -
джентльмены.
Долго еще не смолкал в разных концах поселка визг: скандальный,
базарный - мамаши - и свинячий, трусливый - ее отродья. Чукоча же встал в
недоумении, немного подумал - "за что?" - и тут же принялся отнимать кость у
другого щенка.

Мое покоренное сердце возрадовалось, потому что и среди людей редко
получишь такой нравственный урок; я тут же решил похитить Чукочу, наплевав