"Владимир Филимонов. Чукоча (История собаки, которую предал человек) " - читать интересную книгу автора

выделялся своим организаторским талантом и редкой способностью ужиться даже
с крокодилами. Еще были две девицы, пятидесяти трех лет каждая, геологини,
имеющие право голоса в совете, да еще какого! От их скандальных претензий
хотелось удрать из лагеря куда глаза глядят. Обеих отличала старомодная
молодая увлеченность своей профессией, обе дополняли друг друга уникальными
геологическими знаниями, но одновременно хитростью и вредностью и были
свирепейшие ведьмы в общежитии. Остальные, каждый в отдельности, были
приятные и интересные люди, ярко индивидуальные, но, собранные вместе,
являли собой филиал палаты лордов, каким я его представляю, ибо были связаны
как кровными обидами двадцатилетней давности, так и мучительной дружбой.
Ежедневным каникулярным временем был у нас вечерний, воспетый всеми
таежниками костер, за которым оттаивали все.
- Да, - сказали однажды обе тетки, - а помните, у нас на Лене жил целый
полевой сезон пес Цыган, черный и ужасный? Так вот его не надо было даже
кормить.
- А помните, - поддержал Славик, озираясь с улыбкой восьмилетнего
мальчугана, - он принес однажды в зубах птенца куропатки и его не повредил?
- А главное, - значительно произнес Игорь, подозрительно поглядев на
меня, ибо знал мою любовь к собакам, - он был тактичен, в дождь никогда не
лез в палатку.
Солнце давно скрылось с глаз, но его корона перемещалась на восток.
Колдовской свет северной ночи соединял нас в единый организм.

Наутро, встав часов в пять, я нарубил дров для дежурного по лагерю и
пошел за хлебом за восемь километров в поселок Дальний. Хлеб, а не надоевшие
галеты делал наш стол всегда праздничным, и я не ленился через день ходить
за ним, и все были мне молча признательны.
Я не буду хвастать ангельскими крыльями, которых у меня нет, - ходил
туда еще и с личной корыстью. На хлебопекарне мне удалось вступить в
преступный сговор с хлебопеками и за рюкзак отменных подберезовиков получить
две пачки дрожжей. В секретном месте в километре от Дальнего я поставил два
ведра браги и на обратном пути каждый раз делал крюк, с приятностью
заправлялся тремя-четырьмя кружками и вдобавок занимался бутлегерством,
принося две фляжки в лагерь и там награждая брагой по своему выбору за
красивые поступки и полезные слова.
В Дальнем стояло тогда два промприбора и проживало человек двести, и
все они были заражены бациллой страха перед медведицей, у которой какая-то
шпана убила медвежонка, а его мамаша в отместку задрала женщину из поселка.
Из Дальнего не выходили даже за грибами, потому что повсеместно попадались
теплый медвежий помет и свежие следы огромных лап. Я этой медведицы не
боялся, потому как совесть перед ней у меня была чиста, и я полагал, что ей
это известно; но поскольку еще не издан медвежье-русский словарь, имел при
себе кавалерийский карабин образца 1942 года - просто из чувства
собственного достоинства.
В пекарне мне сказали, что хлеб будет готов через два часа.
Я отправился на центральную площадь перед столовой, в это время
безлюдную, и принялся рассматривать игры собачьего детского сада, при
котором, как я понял, состоял надзирателем здоровенный серый пес.
Среди разномастных щенков один привлек мое внимание. Этот двухмесячный
ребенок северной лайки был очень задиристым пушистым серебристо-палевым