"Генри Филдинг. Дневник путешествия в Лиссабон " - читать интересную книгу автора

было нелегко, поскольку я не владел конечностями и нести меня пришлось
мужчинам, которые, хоть и были достаточно сильны, никак не могли, подобно
Архимеду, найти для этого точку опоры. Мало кому из моих читателей не
приходилось кататься по Темзе в шлюпке, поэтому они с легкостью себе это
представят. Впрочем, с помощью моего друга мистера Уэлша, о котором я и
думаю и говорю с неизменным уважением и любовью, я справился с этой
трудностью, а также немного погодя оказался на корабле, куда меня подняли,
усадив на стул, с помощью лебедок. Вскоре я уже сидел в широком кресле в
каюте и подкреплялся после усталости, ибо четверть мили от моего экипажа до
корабля вымотали меня больше, чем двенадцать миль посуху, проделанные с
крайней быстротой.
Последняя эта усталость, возможно, еще усилилась из-за того возмущения,
которое против воли мной овладело. Попав на корабль, я, наверно, являл собой
зрелище поистине устрашающее. Увидев меня, все понимали, что я не владею ни
руками, ни ногами и на лице моем лежали следы тяжелейшей болезни, если не
самой смерти. Так страшно я выглядел, что робкие женщины во время
беременности не заходили в мой дом, опасаясь плачевных последствий от того,
что меня увидят. В таком-то виде я прошел сквозь строй (кажется, будет
правильным так это назвать) множества моряков и гребцов, из которых мало кто
удержался от того, чтобы не отпустить мне комплимент, более или менее
издевательский или глумливый, по поводу моего несчастья. Ни один человек,
знающий меня, не подумает, что такое поведение вызвало у меня личную обиду;
но то был яркий пример человеческой жестокости, которую я не раз наблюдал с
большой тревогой и которая порождает вереницы беспокойных и печальных
мыслей. Позволительно сказать, что этот варварский обычай свойствен более
всего англичанам, и среди них - только людям низкого звания; что это -
избыток распущенности, ошибочно принимаемой за свободу, и никогда не
замечается у людей, отшлифованных и утонченных согласно требованиям
человеческой природы и стремящихся к совершенству, которое для них
достижимо, и к изгнанию злоумышленных черт, которые при нашем рождении
ставят нас на одну доску с совершенно дикими существами.
Позволительно это сказать, а больше сказать и нечего, и боюсь, что это
слабое утешение за бесчеловечность тех, кто, похваляясь, что созданы по
образу и подобию божию, словно таят в себе сходство с самыми гнусными
зверями; или, вернее, с нашим представлением о дьяволе, ибо я не слышал,
чтобы какого-либо зверя можно было обвинить в такой жестокости.
Тут нам на стол поставили ростбиф, за который, хоть и был он мало чем
лучше падали, хозяин жалкой закусочной, готовивший его к столу, запросил
столько же, сколько взяли бы в "Королевском гербе" или в любой другой
первоклассной таверне или трактире; ибо поверьте, разница между лучшей
ресторацией и худшей состоит в том, что в первой вы платите в большой
степени за роскошь обслуги, а во второй - неизвестно за что.
Четверг, июня 27-го. Нынче утром капитан, который ночевал на берегу в
своем доме, навестил нас в нашей каюте; и высказавшись о том, как он огорчен
невозможностью сняться с якоря в намеченное время, выразил надежду, что мы
не посетуем на задержку, которой он не мог предвидеть, однако заверил нас,
что в субботу он во всяком случае двинется вниз по реке. Меня он, однако,
огорчил не на шутку: не говоря уже о том, что мы занимали пренеприятное
положение между Уоппингом и Редриффом и вдыхали упоительный воздух обоих
этих упоительных мест, а также наслаждались сладкозвучными голосами