"Генри Филдинг. Путешествие в загробный мир и прочее " - читать интересную книгу автора

Немного помолчав со всеми (между тем совсем рассвело), прелестница
поинтересовалась у соседки, чему мы обязаны счастьем видеть ее среди нас. -
Скорее всего, чахотке, - ответила та, хотя оба ее врача ни до чего не
договорились: она покинула тело в самый разгар их яростного спора. - А вы,
мадам, - отнеслась прелестница к другой своей товарке, - каким образом вы
покинули тот свет? - Женщина-дух, скривив рот, отвечала, что она поражена,
насколько бесцеремонны некоторые люди; что, возможно, кто-то что-то слышал о
ее смерти, только это неверные сведения; и что от чего бы она ни умерла, она
с радостью оставила мир, в котором ее ничто не держало и где все глупость и
неприличие, в особенности у женской половины, за чью распущенность она
никогда не переставала краснеть.
Поняв, что совершила оплошность, прелестница воздержалась от дальнейших
расспросов. Она была само добродушие и мягкость, при коих качествах ее пол
поистине прекрасен: ласковость более всего пристала ему. Ее облик излучал ту
радость, доброту и простодушие, что образуют светозарную красоту Серафины
{Здесь имеется в виду известная знатная дама, однако применить к себе эту
характеристику приглашается всякая дама - и знатная, и не знатная. (Примеч.
автора.)}, чье лицезрение повергает в трепет и вместе наполняет восторженным
обожанием. Не будь того разговора об оспе, я бы подумал, что сама Серафина
почтила нас своим присутствием. И все подкрепило бы эту догадку - и
здравомыслие ее замечаний, и душевная тонкость, и приятное обхождение вместе
с достоинством, сквозившим в каждом взгляде, слове и движении; такие
свойства не могли найти более благодарного отклика, нежели в моем сердце {Мы
уже просили извинить нам подобное словоупотребление и теперь винимся в
последний раз; впрочем, употребить здесь слово "сердце" в переносном смысле
представляется более подходящим, нежели на самом деле вменять телесному
органу чувства, которые принадлежат душе. (Примеч. автора.)}, и она не
замедлила возвести меня на высочайшую ступень серафической любви. Под
таковой я не разумею ту любовь, какой, по справедливому слову, занимаются
люди на земле и какая длится ровно столько времени, сколько ею заняты. Под
серафической любовью я понимаю наиполнейшую душевность и теплоту дружества,
и если, мой достойный читатель, подобное чувство тебе не ведомо, что вполне
возможно, то просветить тебя в нем такая же безнадежная задача, как не
знающему простой арифметики растолковать сложнейшие материи сэра Исаака
Ньютона.
И потому вернемся к предметам, доступным всякому разумению; разговор
теперь шел о суетности, безрассудстве и невзгодах земных, от них же только
рады были избавиться все путешествующие; замечательно, однако, что,
благословляя смерть, мы все досадовали на обстоятельства, ставшие ее
причиной. Даже сумрачная дама, прежде всех изъявившая свою радость, - и та
проговорилась, что оставила врача у своего смертного ложа. И погубленный
честью джентльмен теперь ругмя ругал и свое безрассудство, и роковой
поединок. Пока мы так толковали, в ноздри нам вдруг шибанул тяжелейший
запах. В летнюю пору точно таким зловонием встречает путника красивая
деревня под названием Гаага: это смердит в ее обворожительных каналах
стоялая вода, услаждая голландское обоняние и к малому удовольствию иного
прочего. При встречном ветре люди с острым нюхом чуют эти ароматы за две-три
мили, и чем ближе, тем сильнее благоухание. Так и мы все больше увязали в
смраде, который я упомянул, и тогда один дух, выглянув в окошко, объявил,
что мы прибыли в какой-то очень большой город; и точно, мы были в