"Марсело Фигерас. Камчатка " - читать интересную книгу автора

Гномом на все демонстрации. Нам это нравилось: какой-нибудь дядя всегда
поднимал нас над толпой или сажал к себе на шею и угощал лимонадом или
конфетами, мы пели песни и скандировали речевки, за которые нас очень
уважали в школе: "Слава оппозиции и позор полиции" и все такое прочее;
вдобавок на демонстрациях все, казалось, друг друга знали и настроение у
всех было приподнятое, а радость, как известно, заразительна.
Первое время папа не одобрял политику открытых дверей, проводимую мамой
в нашем доме. Но в итоге смирился. Отчасти потому, что мама его тоже
подкалывала - называла реакционным юристом и чернильной душой, говорила -
это в нем мещанская благовоспитанность никак не уймется, "пай-мальчик, все
для блезира, все ради лоска", как поется в танго. Папа смирился: он верил,
что служит делу справедливости, да к тому же дядья были ему симпатичны; он
угощал их пивом, разговаривал с ними о фаворитах, ставках и комбинациях и
вскипал от бешенства, если у кого-нибудь возникали проблемы с полицией или с
"Тройной А" (согласно официальному наименованию, "Аргентинским
антикоммунистическим альянсом", а в папиной любимой расшифровке -
"Аргентинским античеловеческим альянсом"), если маминых товарищей избивали
или сажали в тюрьму.
Однажды папа сказал мне, что дядя Родольфо умер. Не хочу ли я пойти с
ним проститься? Когда дядя Раймундо спросил, где я живу, я ему соврал.
Неподалеку от Боки, сказал я.

11. Мы уезжаем

Приоткрыв дверь класса, мама спросила:
- Можно к вам?
На ней был темно-синий костюм, мой любимый, - он подчеркивал ее осиную
талию. Как всегда, в руке у нее дымилась сигарета. Курение без передышки -
единственная черта безумного ученого из комиксов, которая ассоциировалась у
меня с мамой, ассоциировалась даже прочнее, чем ее склонность объяснять все
на языке физики и видеть в футбольном матче только сложное взаимодействие
тел, сопротивлений, векторов и энергий. На красных пачках своих любимых
сигарет "Жокей-клуб" мама записывала на память все-все-все, от телефонов до
формул, а потом забывала и выбрасывала пачки в урну. Таков был закон ее
жизни, непреложный, как законы Ньютона.
Сеньорита Барбеито выключила кинопроектор и отошла пошушукаться с
мамой. Я воспользовался этим чудесным происшествием и бросил отгадывать
слово, задуманное Бертуччо (еще одна ошибка - и я висельник). Как интересно!
Почему мама здесь? В это время ей положено быть в лаборатории. Может, ехала
в банк и по дороге решила заглянуть к учительнице?
- Собирай учебники: я тебя отпускаю, - сказала мне сеньорита Барбеито.
Я со сдержанным торжеством поднял кулак и начал перекладывать все со
стола в портфель. Бертуччо скривился: мама отняла у него победу.
Вписав недостающие буквы, он спросил:
- Чем сегодня вечером займемся?
- Да как обычно, - ответил я. - После английского приду к тебе.
- Мама приготовит миланесы,* - объявил Бертуччо. Он нутром чуял: перед
этим искушением я бессилен. Если дедушкину фразу можно сделать еще красивее,
я скажу: Бог - он в деталях и в миланесах мамы Бертуччо.
______________