"Лион Фейхтвангер. Изгнание" - читать интересную книгу автора

она славилась, тускнеют, - и как будто все же не совсем довольна.
Все мы стареем, но сейчас ей особенно некстати, что ее цветущая пора
миновала. В Мюнхене, в Берлине ей, красивой женщине, часто удавалось
исправить многое, что Зепп, бывало, напортит, стоило лишь мило улыбнуться
или даже чуть-чуть пофлиртовать с кем надо. Зепп столь же непрактичен, сколь
талантлив, он не раз губил самые лучшие возможности. Сколько шуму бывало,
сколько неприятностей из-за одних только его политических разговоров. Ей
приходилось обивать пороги, смягчать, сглаживать. Здесь, в Париже, ей тем
более надо блистать, пленять, иначе ничего не добьешься. Но два года
эмиграции красоты ей не прибавили. Крепишься, стараешься сохранить юмор - и
все же чертовски трудно не подавать виду, что хотелось бы скрежетать зубами,
когда надо мило, по-дамски улыбаться.
Хорошо, что Зепп не так уж трагически воспринимает изменившиеся
условия. Он чувствует убожество их повседневной жизни, лишь когда это его
непосредственно задевает. То, что они катятся вниз, - для него "чепуха",
тщеславие ему чуждо. Еще в Мюнхене он потешался над тем, что его величали
профессором.
Вот он лежит, повернув к ней худое, костлявое, небритое лицо, слегка
улыбающееся, довольное. Пожалуй, он чувствует себя здесь счастливее, чем в
Германии: здесь меньше суетни, больше времени для настоящей работы, для
музыки. Она понимает это прекрасно, она верит в его музыку и убеждена, что
нужно делать то, к чему ты призван, пусть это материально и не
оправдывается. Но все же какая обида, что этот талантливый человек, ее Зепп,
по-видимому, обречен теперь работать впустую. В Германии он имел успех даже
среди широкой публики; его "Оды Горация" исполнялись во всех концертных
залах. Там резко нападали на "большевика от культуры", но у него было
несколько фанатичных почитателей, в их числе и очень влиятельные люди, -
например, дирижер Риман. В Германии "Персы" пошли бы в отличном исполнении,
возможно в Филармонии. А тут радуйся, если выгорит эта сомнительная
радиопередача.
Ей нравится его равнодушие к перемене их положения, но оно не совсем ей
понятно. Может быть, все дело в том, что Зепп уже в детстве и юности познал
нужду, тогда как она росла легко и привольно. Когда она говорит, что они
скатились вниз, он ласково слушает ее, как взрослый ребенка. Неужели он не
находит ничего унизительного в том, что он, Зепп Траутвейн, вынужден за
ничтожную плату вдалбливать слушателям Парижской музыкальной академии
правильное немецкое произношение в вокальных партиях с немецким текстом? И
что ему приходится считать благодеянием, если маленькая эмигрантская газетка
"Парижские новости" заказывает ему статьи, за которые платит по нескольку
франков?
Все было бы легче, если бы она могла по крайней мере по-прежнему
приобщаться к его работе, к его музыкальному творчеству. В Германии он играл
ей свои вещи, обсуждал с ней все мельчайшие детали, и хотя у нее нет
достаточной подготовки, чтобы все понять, чутье-то у нее есть, она
улавливает, чего Зепп добивается, и, конечно, не из простой влюбленности он
сотни раз уверял ее, что она его музыкальная совесть. Не всегда критика
сходила ей с рук. Он и сам взыскателен к себе, но порою, когда она уж очень
допекала его и все выражала недовольство, все придиралась, уверяя, что надо
еще доделать то или другое - так было, например, с "Четырнадцатой одой
Горация", - он приходил в бешенство и отчаянно бранился. Но под конец почти