"Лион Фейхтвангер. Изгнание" - читать интересную книгу автора

если чистой атмосферы нет, значит, ее надо создать. Как угнетало его все эти
последние годы, что в качестве профессора государственной академии,
чиновника, он не смел со всей откровенностью громить поднимавшее голову
варварство. Здесь, в Париже, он по крайней мере пользуется этой свободой.
Нет, вообще говоря, могло быть много хуже. "Аранхуэс" - так называется
гостиница, в которой они живут, и почти никто из их гостей не упускает
случая продекламировать шиллеровские строчки о "прекрасных днях Аранхуэса".
Но сам он, если и посмеивается над этим замызганным "Аранхуэсом", то без
всякой злобы, добродушно.
Анна заметила, что Зепп почти не слушает того, что она толкует ему о
радио. Но она привыкла к его рассеянности.
- Тебе следовало бы как-нибудь заглянуть к Перейро, - говорит она
чуть-чуть резко. - Не так легко найти друзей на чужбине, а уж таких, которые
тебя поддержали бы, и подавно. Перейро - люди влиятельные и ведут себя
прилично. Их не следует отталкивать от себя.
- Ты ведь знаешь, - сердито говорит он, - как мне противно ходить на
поклон. Я не выношу меценатства. Если на радио что-нибудь выйдет, tant
mieux, тем лучше. Не выйдет - тоже не беда. - Еще не докончив своей
ворчливой реплики, он уже жалеет о ней. Анна из кожи лезет вон, чтобы все
устроить; ему следовало бы это ценить.
- Вздор, - говорит она без всякой обиды, но решительно, - ты прекрасно
знаешь, какой это будет удар, если дело сорвется. - Она, конечно, имеет в
виду и гонорар.
Он миролюбиво бормочет что-то. Это можно принять за согласие. Но про
себя думает, что прав все-таки он и что в конце концов он своим
южногерманским благодушием добьется большего, чем она своей прусской
напористостью.
Некоторое время оба лежат молча. Он часто ей уступает, но она знает,
что это от лени: он не любит спорить. Вернее всего, он и в следующий раз,
когда она заговорит об этой радиопередаче, будет отвечать так же рассеянно,
наобум. Да, с ним нелегко. Он ужасно упрям, настоящий мюнхенец, он просто не
желает понять, что без энергичных усилий положения здесь не завоюешь. Да и
Перейро тоже скоро наскучат ее вечные просьбы. "I am sick of it",[1] -
ответил недавно один лорд-еврей ее знакомому, когда тот в тысячный раз
пришел что-то клянчить у него для немецких эмигрантов.
Перейро - очень милые люди, они ценят искусство, они очень
доброжелательны. Но их осаждают со всех сторон; не удивительно, если в конце
концов им надоест постоянно заступаться за эмигрантов-антифашистов. И если
бы они предпочли помогать евреям, то и за это их нельзя было бы винить, а
они, Траутвейны, не евреи.
Быть может, она все-таки напрасно не зашла вчера покрасить волосы. У
Перейро ей надо хорошо выглядеть. Но ее бюджет рассчитан до последнего
сантима: из чего ей урвать эти тридцать франков? Можно бы самой покрасить
волосы. Но никак не выгадаешь время, да и все равно не то будет. А может
быть, даже к лучшему, что в волосах у нее поблескивает седина. Жена уже
начинает ревновать.
Зепп-то вряд ли замечает, какие у нее волосы, - темно-каштановые, как
им полагается, или с сединой у пробора. Он привязан к ней, как и в первый
день, но уже не видит, хороша ли она. Анна и довольна, что он не замечает,
как черты ее широкого чеканного лица расплываются, а сияющие глаза, которыми