"Лион Фейхтвангер. Братья Лаутензак" - читать интересную книгу автора

шалые глаза; она деятельно стремится всегда что-то устроить, продвинуть.
Описал ее дом, где бывают запросто все нацистские бонзы, и не только они, а
все влиятельные люди. Если бы фрау фон Третнов устроила у себя его вечер, он
мог бы продемонстрировать свое искусство перед теми, кто ему нужен, и это
было бы началом наступления на Берлин, броском вперед. Такой вечер важнее,
чем ангажемент в берлинскую "Scala".
И Оскар мысленно увидел эту незнакомую женщину - очень элегантную,
древнейшего рода, увидел ее дом, полный влиятельных людей, и вот они,
покоренные его искусством, в оцепенении смотрят на него. Он почувствовал,
как властно влечет его этот соблазн. Вместе с тем он почуял и опасность.
Увидел крупное, озабоченное лицо Тиршенройтши, услышал пискливый,
иронический голосок профессора.
"Нет, нет, - предостерегал внутренний голос, - не делай этого". Но
вслух он сказал:
- А почем ты знаешь, что твоя Третнов не только наобещает, но и
действительно сделает что-то?
- Да она непременно попадется в твои сети, голову даю на отсечение,
возразил Гансйорг. - Уж это я в женщине сразу чую. Она видела твою маску, и
ей интересно познакомиться с оригиналом. Я наплел ей про тебя, что ты
пророк, не от мира сего. Тебе ничего не надо делать. Только стой перед ней и
многозначительно молчи.
- Ты окажешь мне большое одолжение, - с ледяной вежливостью остановил
его Оскар, - если прекратишь свои дурацкие шутки. Скажи мне лучше ясно и
понятно, что мне придется делать в доме твоей Третнов. Ты действительно
полагаешь, что берлинский высший свет заинтересуется моими сеансами?
Гансйорг с мечтательным видом вынул рубашку из картонки, погладил рукой
шелковую ткань, положил обратно.
- Небольшую сенсацию пришлось бы, конечно, заранее организовать,
заметил он, - ну, там подпустить немножко спиритизма, немножко пророчеств...
Оскар сделал лицо Цезаря.
- Я больше не намерен выступать с шарлатанскими экспериментами, я уже
говорил тебе об этом, - ответил он.
Гансйорг молчал. Оскар перестал позировать и многозначительно пояснил:
- Это вредно для моего дара. Я не имею права. - И так как Гансйорг все
еще не проронил ни слова, добавил уже совсем всерьез, с надрывом: - Не могу
я себе этого позволить, мне тогда крышка.
Гансйорг знал, что колебания брата - больше чем жеманная болтовня, и
потому воздержался от иронических замечаний.
- Я не хочу тебя уговаривать делать то, что тебе не по нутру, - сказал
он. - Но ты пойми, милый Оскар, второй такой случай, как эта Третнов, едва
ли представится.
В душе Оскара шла жестокая борьба. Для его отца, секретаря
муниципального совета, знакомство с именитыми людьми вроде бургомистра
Обергубера или богатого хлеботорговца Эренталя было пределом желаний. Сам
он, Оскар, в свои лучшие дни, во время войны и во время инфляции, бывал
очень доволен, если приходилось иметь дело с человеком, которого можно было
назвать "барон" или "ваше сиятельство", а тем более "ваше высочество".
Конечно, он сознавал, что титулы - одна видимость, главное индивидуальность,
интуиция, уменье читать мысли; все же это была весьма приятная видимость, и
перед его духовным взором соблазнительно проплыл вожделенный гобелен,