"Лион Фейхтвангер. Братья Лаутензак" - читать интересную книгу автора

которым он со временем украсит пустую стену своей комнаты.
Его мечты нарушил звонкий голос брата; сейчас он звучал даже вкрадчиво.
- Видишь ли, милый Оскар, - обольщал его этот голос, - толпе ничего не
втолкуешь без некоторой театральности, без рекламы, без обмана. Люди
противятся всему, что отклоняется от привычной нормы. Думаешь, господь наш
Иисус Христос чего-нибудь достиг бы, не пошли он своих апостолов создавать
рекламу его чудесам? Даже фюрер и тот не пробился бы без некоторых
вспомогательных приемов, без пышных слов, без того, что ты сейчас грубо
назвал обманом. Прочти внимательно, что он говорит в своей книге о
необходимости пропаганды, лжи, обмана. Сколько клятвопреступлений взял он на
себя, как унижался! Превозмоги и ты себя, Оскар, Пойди на уступки. Ты просто
обязан это сделать во имя своего дара.
Оскару было приятно слушать эти речи. Брат верил в то, что говорил. Он
не играл, не притворялся, уж Оскар умел разбираться в этом, вдохновенный
гимн Ганса мошенничеству соответствовал его глубочайшим убеждениям. И разве
Гансйорг не прав? Когда публике предлагают нечто столь необычное и странное,
как то, что мог предложить Оскар, нужна позолота, нужна приманка. Да, Оскар
должен себя пересилить. Должен спутаться с этой аристократкой, спать с ней,
должен предсказывать будущее, вызывать души умерших. Это попросту его
обязанность. Во имя своего дара он должен все это взять на себя.
- Ты давно не был в Берлине, - продолжал брат. - За время твоего
отсутствия город изменился до неузнаваемости. Теперешние берлинцы и слышать
не хотят никаких ученых разглагольствований, они знать не желают ни логики,
ни прочих умствований. Подавай им непостижимое, подавай чудо. А в этом твоя
сила, Оскар, тут никто с тобой не сравнится. Говорю тебе более восприимчивой
публики ты на всем земном шаре не сыщешь. Нынешний Берлин и ты - вы
подходите друг к другу, как перчатка к руке. Берлин истерички Третнов - вот
твоя среда. Он созрел для тебя. Не глупи, Оскар. Такой случай может
представиться только раз в жизни, больше он не повторится.
Гансйорг сидел перед ним при ясном свете дня, но Оскару вдруг
почудилось, будто Малыш опять лежит в постели в своей элегантной
бледно-зеленой пижаме и будто волчьи глаза его горят в полутьме. Блестящее
общество, богатство, все соблазны мира предлагал он старшему брату. Он был
искусителем, этот младший брат.
Вот он подошел ближе. Так близко придвинул свое дерзкое, хитрое,
плутовское лицо, что Оскар чуть не отпрянул.
- Видишь ли, - сказал Гансйорг, - ведь и мы, нацисты, добиваемся успеха
потому, что обещаем людям чудо. Ты и наша партия - вы внутренне неотделимы.
Я вижу здесь колоссальные возможности. Как все великие люди, фюрер очень
восприимчив к мистике. Ты ему понравился, Оскар. Если умно взяться за дело,
ты можешь стать одним из его советчиков. Главным советчиком.
В душе Оскара возникла невыразимо влекущая греза о власти и влиянии.
Зазвучала музыка, неистовая вагнеровская музыка. Он уже видел вокруг себя
множество людей, судьбами которых он управляет при помощи одного лишь слова,
сказанного шепотом.
Эта греза была слишком прекрасна. Им вдруг овладело недоверие.
- А, собственно, чего ради партия будет помогать мне? - спросил он.
Какая ей от этого польза?
- Я могу, например, себе представить, - возразил Гансйорг, - что
влияние Проэля на фюрера может усилиться окольным путем, через тебя.