"Лион Фейхтвангер. Симона " - читать интересную книгу автора

средств, да еще вдовца с девятилетним сыном.
Симона мысленно снова припомнила все, что знала о своем дедушке Анри
Планшаре. Рассказывали, что это был человек с живым воображением,
обаятельный, но легкомысленный, увлекавшийся чем угодно, кроме своего
прямого дела, склонный к мотовству. Мадам, с ее строгим, педантичным и
настойчивым характером, жилось с ним, вероятно, нелегко, так же как и ему с
ней. Очевидно, те черты, которые дядя Проспер унаследовал от своего отца,
Анри Планшара, мадам и старалась искоренить в нем, Симона же именно эти
черты и любила в дяде.
- Досадно, что сыра уже не было, - произнесла после долгого молчания
мадам, - мой сын будет жалеть. - Дядю Проспера она всегда называла либо "мой
сын", либо "мосье Планшар". Симона не ответила, она даже не покраснела.
Упрямая черточка в ее лице выступила резче. В эту минуту она наверняка еще
раз отдала бы роблешон мальчишке на садовой ограде.
- Что делается в городе? - спросила вдруг мадам. Обычно она никогда не
обращалась к Симоне с вопросами подобного рода, она предпочитала узнавать
все от своих приближенных. Но связь с городом была прервана, телефон не
работал, а ее душевное напряжение было, очевидно, слишком велико.
Симона боялась поделиться с мадам, как глубоко потряс ее вид беженцев.
Сухо, отрывисто, нескладно рассказала она, что беженцев стало еще больше и
что все они голодны и оборваны. И из Сен-Мартена тоже бежали многие, мосье
Амио, мосье Ларош, Ремю. Симона назвала еще несколько имен.
Лицо мадам оставалось неподвижным в ярком свете люстры, огромный бюст
ее все так же мерно вздымался и опускался.
- Дай мне сигарету, - приказала она. Симона поняла, что мадам
взволнована, - она курила редко, только когда ее что-нибудь волновало.
- Так они, значит, бегут, - повторила она, помолчав, Симонины слова. -
Удирают, дезертируют, - внятно, тихо, презрительно проговорила огромная
толстощекая туша. - Никакой дисциплины. Нынешняя Франция не знает, что такое
дисциплина. Я ошиблась в мосье Лароше, в мосье Ремю и особенно в мосье Амио.
Хозяин, в минуту опасности бросающий свое дело на произвол судьбы, - это
дезертир. Пусть не удивляется, если потом, когда все придет в норму, его
клиентура покинет его. Глупость этих людей равна их трусости.
Мадам курила. Ее маленькие умные глазки непримиримо поблескивали на
рыхлом, мясистом лице. Симона остановившимся взглядом смотрела в
пространство. Она боялась, как бы мадам не прочла в ее глазах возмущения.
Она вспомнила ребенка, который тащил с собой кошку по знойным, залитым горем
дорогам Франции, вспомнила измученных солдат, их до крови сбитые ноги,
вспомнила девушку, старавшуюся в этой страшной сумятице отодрать грязь,
присохшую к синему лаку детской коляски. "Они удирают, они дезертируют,
глупцы и трусы", - других слов для этих людей у мадам не нашлось.
- Не умничай, - неожиданно сказала мадам. Она сказала это спокойно, но
Симона вздрогнула, и вдруг густо покраснела. Просто страшно, как мадам
угадывает каждую запретную мысль. Ослушание, "умничание" были в глазах мадам
тягчайшим преступлением. Отец Симоны погиб оттого, что он "умничал". "Не
умничай" звучало в устах мадам величайшим порицанием.
Обе сидели и молчали. Сидеть так, в гнетущем обществе мадам, было
невыносимо тягостно; с нетерпением ждала Симона дядю Проспера. Хотя с дядей
тоже не всегда легко. Он очень несдержан, часто выходит из себя, и порой,
вспылив, может наговорить массу несправедливых вещей, способных возмутить