"Лион Фейхтвангер. Симона " - читать интересную книгу автора

шестьдесят с лишним, быть может, и все шестьдесят пять; Симона точно не
знает, на вилле Монрепо не принято говорить о годах мадам.
Симона встала.
- Можно опустить жалюзи, - сказала мадам, она говорила спокойно и тихо.
Мадам всегда была вежлива, никогда не раздражалась или не показывала, что
раздражена, и редко делала замечания. Но любое распоряжение, которое она
давала, звучало укором, и когда мадам была в поле зрения Симоны, Симоне
всегда казалось, что за каждым ее движением надзирает строгое око.
Симона опустила жалюзи и включила свет, потом зажгла свет в столовой; в
обеих комнатах горели большие, яркие люстры. Мадам любила очень яркий свет.
Потом Симона вернулась на свое место, но она уже не сидела, опустив плечи,
она не смела больше давать себе волю, служба ее началась.
Мадам опустилась в кресло с высокой спинкой, в котором неизменно каждый
вечер ждала сына. Мадам была среднего роста, но огромных объемов, она сидела
в своем кресле неподвижно, расплывшейся тушей, необъятные телеса ее были
втиснуты в корсет. Ее маленькие жесткие глазки не смотрели на Симону, но уж
одно монументальное присутствие мадам заставляло Симону чувствовать себя
маленькой и прижатой к стене.
Мадам не отличалась разговорчивостью. Она сидела в спокойном ожидании,
затрудненно дыша, как все очень тучные люди.
Но Симона знала, что спокойствие это напускное. Дядя Проспер холостяк,
но он не святой, и случалось, что по дороге он навещал кого-нибудь из
знакомых дам. В последнее время на станции немало судачили насчет его
отношений с женой доктора Мимрель, который был в армии. Мадам, несомненно,
знала об этих сплетнях. Она мало с кем встречалась, но к ее услугам был
телефон, газеты и две приятельницы в Сен-Мартене, старые дамы, время от
времени навещавшие ее; она прямо с какой-то бесовской ловкостью
комбинировала так или иначе попадавшие к ней сведения и почти всегда все
знала наперед. Она любила своего сына, мысли ее кружили вокруг него, каждые
четверть часа она спрашивала себя, где бы он мог теперь быть, чем в данную
минуту занят. Симона знала, что мадам не одобряет образа жизни дяди
Проспера.
За внешним спокойствием мадам Симона угадывала растущую нервозность.
Правда, дядя Проспер заблаговременно предупредил, что вернется сегодня
попозже. В такие времена, как нынешние, это было вполне естественно, и как
раз сегодня трудно было предположить, что он заедет к своей приятельнице.
Тем не менее подозрения мадам, что сын заставляет ее ждать ради этой
распутной мадам Мимрель, с каждой минутой росли.
Мадам сидела в своем высоком кресле, черная, неподвижная, в ярком свете
сильных ламп. Голову она втянула в плечи, так что огромный двойной
подбородок выпятился сильнее обычного, живот и бедра образовали сплошную
массивную глыбу, руки тяжело покоились на подлокотниках кресла; кресло и
человек слились воедино. Она сидела, толстая, огромная, тяжело дыша,
неподвижная, как истукан.
Удивительно, до чего не похожи мадам Планшар и ее сын. Он, очевидно, и
внешностью и характером походил больше на отца.
Его отец - старый Анри Планшар, покойный муж мадам, дедушка Симоны, -
женившись на мадам, привел в дом сына от первого брака. Это и был Пьер
Планшар, отец Симоны, и никто не понимал, как могла мадам, одна из самых
богатых и завидных невест Сен-Мартена, выйти замуж за инженера, человека без