"Лион Фейхтвангер. Симона " - читать интересную книгу автора

человека. Но он по-настоящему привязан к Симоне и вообще относится к ней с
большой сердечностью. Он часто говорит с пой по-приятельски, как со
взрослой, иногда даже настолько по-приятельски, что приводит ее в смущение,
как, например, в тот раз, в кино, когда он стал делиться с ней впечатлениями
насчет женских качеств актрис. Как бы там ни было, в нем она почти всегда
чувствует близкого человека. А мадам ей человек чужой, враждебный.
Достаточно одного взгляда мадам, и Симону всю обдает холодом.
- Включи радио, - сказала, немного помолчав, мадам.
Симона включила. Послышались такты из "Марсельезы", та музыкальная
фраза, которую теперь всегда играли в перерыве между передачами известий:
"Aux armes, citoyens" <"К оружию, граждане" (франц.)>. Стали ждать. Ждать
мосье Планшара, ждать последних известий.
Мадам погасила сигарету.
- Дай мне газеты, - потребовала она.
- Это старые, - сказала Симона.
- Я знаю. - В голосе мадам не было нетерпения, был только холод.
Симона подала ей газеты: дижонскую - "Депеш" трехдневной давности и
старую "Эко де Пари", которую принес вчера дядя Проспер. Мадам достала из
сумочки лорнет и стала читать дижонскую хронику, которую уже изучила вдоль и
поперек.
Через некоторое время она закрыла глаза. Она сидела, по-прежнему
неподвижная и безмолвная, только лорнет и газета выпали у нее из рук. Она
задремала, злая и спокойная.
Но Симона чувствовала себя по-прежнему скованной. Она даже не решилась
выключить радио. Из репродуктора доносились через небольшие промежутки все
те же несколько тактов из "Марсельезы", мешавшие на чем-нибудь
сосредоточиться. Симона сидела на своем маленьком стуле в залитой ярким
светом комнате, и это было невыносимо: так сидеть и ждать.
Шаги в саду. Наконец-то. Она бросилась к двери - помочь дяде выбраться
из темноты.
Как только она увидела его, от ее подавленности я следа не осталось.
Весь дом преобразился, он уже не был как могила, он наполнился жизнью.
Дядя Проспер подошел к матери, сидевшей все так же неподвижно. Проспер
Планшар за последние два года пополнел, но движения его по-прежнему
отличались живостью и мужественностью, хотя временами эта живость стоила
ему, вероятно, усилий. На нем был серый костюм, очень шедший к нему, он
одевался хорошо и со вкусом, уделяя своей внешности много внимания; вид у
него был представительный. Он обнял мадам. Симона видела, как мадам его
обнюхивала, стараясь выведать, не возвращается ли он от женщины.
- Пришлось, разумеется, добираться пешком, - рассказывал он, - на
машине проехать немыслимо. Но прогулка пошла мне на пользу, - продолжал он,
улыбаясь, - аппетит я нагулял зверский. Немедля сядем за стол. Я только руки
помою. Вы, наверное, заждались меня. Зато поужинаем на славу.
Потом сели за стол, и дядя, ловко извлекая улиток из наполненных вином
и маслом раковин и с наслаждением глотая их, рассказывал о происшедших за
день событиях. Полагают, говорил он, что так называемые распоряжения
французских властей об эвакуации все новых и новых районов исходят от
немцев, которые стремятся увеличить сумятицу. Так или иначе, а паника
распространяется, как зараза, пол-Франции снялось в насиженных мест, все
дороги запружены. Беженцы мешают передвижению воинских частей, а