"Лион Фейхтвангер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

Но он не выдал своего гнева и спросил Алкиноя:
- Скажи, многославный властитель, как поступаешь ты с песнями твоего
гомера? Велишь ли ты и их тоже выцарапывать на камнях?
Рассмеялся благородный Алкиной и ответил:
- Понадобилась бы целая каменоломня, если бы пришлось выцарапывать все
стихи, что поет мой гомер. Нет, любезный чужестранец, не для этого служат
мне камни и редкостное искусство, а для важных и серьезных дел.
Смеялся Алкиной, смеялись остальные феакияне, и гомер смеялся вместе с
ними, и обширный чертог оглашался смехом.
А потом седой судья Эхеней потребовал, чтобы гомер спел о странствиях
благородного Одиссея по обильному рыбою морю, о великих невзгодах и
славных избавлениях, которые ниспосланы были в бедах постоянному скитальцу
враждебными или благосклонными богами. С радостью стал слушать Одиссей,
ибо теперь о том, что при первом своем посещенье рассказал он сам,
поведает певец, и он узнает что ему думать о своих подвигах и какие из них
останутся, стяжав непреходящую и вечно юную славу во все времена.
Демодок пел. С бьющимся сердцем, наново все переживая, слушал Одиссей о
своих странствиях, о том, как он прибыл к Эолу, на остров ветров, и как
побывал у циклопов, в мерзостной пещере, и как спускался в Аид. Он слушал
о сиренах, о Сцилле и Харибде, о том, как его неразумные спутники съели
коров Гелиоса. И он слушал о своем хитроумии, о прославленном своем
хитроумии, все снова и снова о своем хитроумии и о своей великой и славной
изобретательности.
Дивно пел Демодок, и все охотно слушали его и могли бы слушать всю ночь
напролет. И Одиссей охотно слушал его. Он закрыл глаза, ему хотелось быть
слепцом, как этот гомер, чтобы впитать в себя его песню. Слушая его, он
снова совершал свои подвиги и сносил свои невзгоды. Но они уже изменились:
больше стало спутников, которых он потерял, выше стали волны, которые
разгневанный Посейдон обрушил на его корабль. Слаще пели сирены, огромней
и ужаснее был циклоп, и более льстиво улещала его нимфа Калипсо. Но как
пел сейчас Демодок, так оно и было и так останется навсегда. Сам
благородный Одиссей был одновременно и нынешним Одиссеем и прежним. И так
ожили в нем воспоминанья, что из-под его опущенных век заструились слезы.
Но он не хотел показать свои слезы феакийцам, ибо веселье подобает пиру. И
он, взявши свою широкопурпурную мантию, облек ею голову и так скрыл слезы.
Потом он выпил вина, разбавленного пряным соком непенте, чтобы радость и
доброе расположение вернулись в его сердце.


В ночь после пира Одиссей не сомкнул глаз. Новое и невиданное волновало
его душу, и ум его стремился поближе узнать неведомое. Его так и подмывало
остаться у феакиян до тех пор, пока он не научится ковать иссиня-черное
железо и пользоваться им и пока не уразумеет те знаки, которые они
выцарапывают на глине и камне. Но ему было уже шестьдесят, и он стыдился
стать посмешищем молодежи, если вдруг он, старик, начнет учиться, как
малое дитя, да еще делать ошибки. На Итаке, в милой отчизне, не было
ничего неведомого, там он мог на все ответить и был, без сомнения, самым
разумным.
На другой день обратился к нему Алкиной, многомощный властитель:
- Скажи мне, что ты предпримешь? Останешься ли ты у нас или вернешься