"Лион Фейхтвангер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

благозвучным голосом, - от тебя самого, каково точно было их число. Многих
спрашивал я об этом, но разные числа называли они. Однако большинство
вопрошаемых толковало мне, что убитых женихов было не три и даже не две
сотни, а сто восемнадцать.
И Одиссей, везде прославленный изобретеньем многих хитростей, отвечал
ему тотчас:
- Ты сказал это, любезный гомер. Их было сто восемнадцать.
И Демодок обрадовался и сказал:
- Сто восемнадцать. Так было и не могло быть иначе, и это
правдоподобно. Сто восемнадцать! Число это хорошо звучит и отлично
укладывается в размер стиха.
Одиссей, ободренный таким началом, рассказал об истреблении женихов со
многими подробностями, которыми окружила это событие его память, крепко
связав их между собою. Но Демодок слушал со вниманьем и думал, довольный:
"Великие подвиги, как раз пригодные для того, чтобы я их воспел".
Окончив, Одиссей попросил, чтобы теперь, после его безыскусного
рассказа, искусный певец поведал им о Трое. И похвалил Демодока:
- То, что рассказал ты о Трое, когда я был здесь в первый раз, не
выходит у меня из памяти и по-прежнему звучит в моем сердце. На диво точно
поведал ты об ахеянах, - что совершили они и какие беды претерпели во дни
многотрудной войны, - так, будто сам ты был участник всему.
Демодок не заставил долго упрашивать себя. Он запел о гневе Ахилла,
Пелеева сына, о поединке Гектора с Аяксом, о смерти Патрокла и о подвигах,
совершенных Одиссеем под стенами Трои. И особенно весело и страшно звучала
повесть о деревянном коне, придуманном многоумным Одиссеем с тем, чтобы
троянцы сами ввели коня в свой город. И они, глупцы, ослепленные богом,
так и поступили. Но и герои, вместе с Одиссеем замкнутые в конской утробе,
оказались не меньшими глупцами. Когда Елена в сопровожденье троянских
героев озирала коня, то, повинуясь внезапной сумасбродной прихоти, она
стала окликать коня, изменив голос и подражая ахейским женам - также и
женам тех ахеян, что скрыты были в конской утробе. А те - сперва один,
потом другой и третий, - едва услышав голоса любимых, давно разлученных с
ними подруг ложа, готовы были ответить; так они и выдали бы себя, если бы
сообразительный Одиссей в ярости не принудил бы их могучей рукою к
молчанью.
Сокрушенно слушал певца Одиссей. Он сам давно не вспоминал об этой
неприятности во чреве коня и никогда никому о ней не рассказывал. Как
вышло, что слепец и об этом знает доподлинно? Какой бог поведал ему все?
Конечно, все происходило не в точности так, как описывал певец, но в общем
это было верно: его товарищи, данайские вожди, вели себя тогда весьма
неразумно. Они лежали в конском чреве съежившись, вплотную друг к другу, и
часы казались им нескончаемо долгими. Низменные и нелепые прихоти нападали
на мужей; лишь с трудом, зажимая и в самом деле им рот рукою, смог он,
Одиссей, помешать им выдать себя голосом или шумом.
И Одиссей размышлял о людском неразумье, - о том, как глупо они вели
себя тогда и как глупо всегда ведут себя люди. Он думал о том, как трудно
ему самому свыкнуться с мыслью об иссиня-черном железе и о знаках,
выцарапываемых на камнях. И угрюмая тоска наполнила его сердце оттого, что
по воле богов человеку столь трудно избавиться от косности мысли и ясно
смотреть на вещи.