"Лион Фейхтвангер. Рассказы" - читать интересную книгу автора

утверждать себя перед богоравными феакийцами, и я не знаю, удалось бы мне
это или нет, когда вокруг столько нового, чуждого и непонятного, чем
благословили феакиян боги. Сердце мое робеет при виде многовесельных
кораблей, иссиня-черного железа и запутанных знаков, которые они
выцарапывают на камнях". Так размышлял благородный Одиссей, и сомненья
омрачали его душу, подобно быстролетиым облакам появляясь, исчезая и вновь
набегая.
После отправились все к столу, ибо изобильный пир задал в его честь
Алкиной. Восемь остроклычистых свиней, двенадцать жирных овец и двух быков
криворогих велел Алкиной зарезать для этого пира. Все - сам Алкиной, его
судьи и вельможи - сели на прекрасно-резные, покрытые шкурами кресла и
подняли руки свои к приготовленной пище. Одиссей же сидел на почетном
месте рядом с Алкиноем. Неустанно подносили слуги ломти сочного мяса и
наполняли кубки; а в вино они подливали пряного сока корня непенте,
вселяющего радость в сердца людей.
После ввели певца, гомера царя Алкиноя; этот гомер - звался он Демодок
- был совершенно слеп. Все почтительно обходились с ним. Высокий
меднокованый стул поставили для него посреди чертога у стройной колонны;
на этой колонне повесили его лиру и дали к ней прикоснуться рукою певцу,
чтоб ее мог найти он. Гладкий к нему пододвинули стол, принесли корзину с
едою и кубок с вином, чтобы пил он, когда пожелает.
Одиссей ясно помнил, как дивно пел тогда, во время первого его
пребыванья на острове, этот гомер. Пел он о Трое, как пел потом и
собственный певец Одиссея, Фемий. Но, без всякого сомнения, пенье Демодока
было намного прекрасней. Он был лучший среди гомеров всех царей, его слово
должно было вытеснить слова других, и если ему, Одиссею, суждено было
впредь и вовеки громкой молвой до небес возноситься, то лишь в том случае,
если возвещать о ней будет этот гомер с его бряцающей лирой и набегающими,
словно волны морские, сладостными словами.
Тут благородный Одиссей подозвал кравчего, разделил лежавшее перед ним
мясо, свою почетную долю, - полную жира хребтовую часть барана, лакомую и
благоуханную, - и повелел кравчему отнести ее Демодоку, ибо, как и
подобает, всеми на земле обитающими людьми высоко честимы гомеры, а пенье
Демодока навеки останется в его сердце. И кравчий проворно отнес от него
мясо певцу, и певец благодарно принял даяние и хвалу.
Тут обратился к Одиссею славный Алкиной:
- Много слышали мы, многоумный Одиссей, о том, как ты силой и
хитростью, по возвращенье домой, вновь взял в руки власть над островом,
усмирив три сотни дерзких женихов. Но рассказывают об этом по-разному, как
водится теперь у людей. Потому, благородный Одиссей, сам расскажи нам, как
вправду было дело: ты-то должен это знать.
- Нелегко мне поведать об этом, - отвечал Одиссей, в бедах постоянный
скиталец. - Снова сердце мое наполняется плачем сильнейшим, когда я
вспомню злые часы, выпавшие тогда мне на долю. Если, однако, тебе, могучий
властитель, охота услышать про это, я расскажу обо всем, ибо так подобает
гостю. Но прежде всего я должен сказать тебе вот что: женихов,
истребленных мною, было не три сотни.
Едва окончил он свою речь, как вмешался в беседу певец, божественный
Демодок.
- Сладко мне будет узнать, - проговорил он старческим, но все еще