"Лион Фейхтвангер. Статьи" - читать интересную книгу автора

и смерть Фирса, с грустью воспринимаешь как нечто само собой разумеющееся
и восхищаешься автором, сумевшим слить воедино угасание старого слуги и
вишневого сада в сцене, овеянной невыразимой нежностью и тоской.


Вся пьеса выдержана в нежных, приглушенных полутонах. В ней нет ни
ярких красок, ни кричащих контрастов. Непередаваемое - оно здесь передано.
Легкими, нежными, лишенными всякого драматизма мазками кисти Германа Банга
или Кайзерлинга написана драма, которая с вполне реальной, вещественной
сцены сотни раз завораживала самого взыскательного зрителя Европы, зрителя
Станиславского. Вновь и вновь поражаешься точному чутью этого писателя,
избегающего всякого нажима, всякого громкого слова, у которого полутона и
сдержанные жесты несравненно выразительнее громкоголосых воплей и
напыщенной жестикуляции чересчур энергичных драматургов. Как и у Ибсена
или Стриндберга, взгляд его проникает в самые сокровенные глубины
сознания; но его техника прямо противоположна. Там четкие, ясные, резкие
контуры, и замысел автора выпячен как можно более выпукло; у Чехова же все
окутано мягким, мерцающим светом, человек всегда изображается вместе с
окружающей атмосферой. Скупыми словами создается и внушается настроение с
такой силой, которая по плечу Бангу или Кайзерлингу. И это на сцене!
Его персонажи - какое ужасное нарушение всех канонов благопристойной
драматургической техники! - совершенно не развиваются. Ни на йоту. Они все
под конец точно такие же, какими были вначале. Автор ограничивается тем,
что как бы поворачивает их, демонстрирует с разных сторон и тем самым
делает их проницаемыми для взгляда. Он словно мимоходом показывает, как
его тонкокожие и чувствительные герои реагируют на разные обстоятельства
или как трогательно и трагикомически по-разному отражаются одни и те же
обстоятельства в мозгу у разных людей. При этом он старательно избегает
всякой декларативности. Кажется, что его герои просто болтают всякий
вздор, и только на расстоянии, только по мере продвижения действия
начинаешь понимать, насколько остро необходимо каждое слово, каждый нюанс,
и что все в этой пьесе, лишенной назойливой символики, складывается в
картину пластично и значимо, как в притче. Техника импрессионистов. Вблизи
она представляется бессмысленным хаосом мазков, но стоит взглянуть издали,
и все неуловимо и впечатляюще сливается в единый образ. "Все это так, -
сказал кто-то Моне, - но зато у Дефреггера можно подойти поближе". То же
самое могут сказать и "критики" Чехова: у Шенхерра можно подойти поближе.
Чехов обнажает всю низменность, всю безысходную скудость человеческого
существования с такой же горечью, как Стриндберг. Но он не кричит и не
вопит патетически о своей горечи, а выражает свое отчаяние вполголоса, с
мудрой и иронической улыбкой, обаятельно и непринужденно беседуя со
зрителем.



УОРРЕН ГАСТИНГС


Речь идет не об историческом Гастингсе и не о Гастингсе Маколея. Первый
был, как можно прочитать у Лоусона и Маллесона, гениальным педантом,