"Лион Фейхтвангер. Настанет день" - читать интересную книгу автора

писателей и мыслителей, среди них - и бюст Иосифа Флавия, еврея, - этот
бюст приказал поставить здесь император Тит. Слегка повернутая к плечу,
высоко поднятая и надменная, худая и странно поблескивающая, безглазая и
полная мудрой любознательности, присутствовала голова Иосифа на этом
собрании сенаторов.
Десять дней спустя четыре медных таблицы, которые должны были навеки
сберечь точный текст новых законов, были, как требовал обычай, сданы на
хранение в государственный архив, и, таким образом, эти четыре закона
вступили в силу. Начиная с этого дня император цезарь Домициан Август
Германик получил пожизненное право по своему усмотрению исключать из
сената его членов.


В невзрачный дом Иосифа, к великому удивлению соседей, явился
императорский курьер. Он вручил Иосифу приглашение быть на следующий день
на Палатине.
Сам Иосиф скорее удивился, чем испугался. За последние годы император
лишь изредка удосуживался мимоходом бросить ему несколько слов. Не странно
ли, что сейчас, перед своим отъездом, среди множества неотложных дел,
Домициан все же пригласил его к себе. Быть может, это приглашение, или,
вернее, приказ связан с событиями в Иудее? Все же Иосиф старался, на пути
к Палатину, подавить в себе всякий страх. Бог не допустит, чтобы с ним
случилась беда до того, как он закончит свой великий труд, свою "Всеобщую
историю иудейского народа".
Когда Иосифа проводили к Домициану, он увидел, что на императоре поверх
доспехов надет пурпурный плащ: сейчас же после разговора со своим евреем
он намеревался принять депутацию сенаторов и генералов. И вот он стоял,
прислонившись к колонне; жезл, знак императорской власти, лежал рядом, на
столике. Комната была небольшой; тем величественнее казалась фигура
императора. Иосиф отлично знал Домициана еще в те времена, когда тот был
ничтожеством и лодырем и брат называл его но иначе, как "этот фрукт".
Однако сейчас в сознании Иосифа против его воли образ этого человека
слился с многочисленными скульптурными портретами, стоявшими вокруг; и
теперь перед Иосифом был уже не "этот фрукт", но сам державный Рим.
Император был очень благосклонен.
- Подойдите поближе, мой Иосиф, - сказал он. - Нет, еще ближе,
подойдите совсем близко! - Потом стал разглядывать его своими большими
близорукими глазами. - О вас давно уже ничего не слышно, Иосиф, - начал
он. - Вы что-то совсем притихли. Вы все время живете в Риме? Занимаетесь
только вашей литературой? А над чем вы сейчас трудитесь? Продолжаете
писать историю нашего времени? - И, не дав Иосифу ответить, добавил с
легкой злорадной усмешкой: - А вы опишете, какое действие оказали на вашу
Иудею мои меры?
Император сказал все, что хотел, но рот его остался приоткрытым, как у
большинства его статуй. Спокойно и задумчиво смотрел Иосиф ему прямо в
глаза. Он знал, с каким презрением относились к этому человеку отец и
брат, и Домициан знал, что Иосиф это знает. У него, у Домициана, круто
выступающий вперед подбородок, как у отца. Юношей он производил гораздо
более внушительное впечатление, чем отец и брат, но сейчас достаточно
приглядеться повнимательнее, чтобы увидеть, как мало в нем сохранилось