"Лион Фейхтвангер. Москва 1937" - читать интересную книгу автора

поэтому не случайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам
характер дискуссии. Судьи, прокурор, обвиняемые - и это не только казалось -
были связаны между собой узами общей цели. Они были подобны инженерам,
испытывавшим совершенно новую сложную машину. Некоторые из них что-то в этой
машине испортили, испортили не со злости, а просто потому, что своенравно
хотели испробовать на ней свои теории по улучшению этой машины. Их методы
оказались неправильными, но эта машина не менее, чем другим, близка их
сердцу, и поэтому они сообща с другими откровенно обсуждают свои ошибки. Их
всех объединяет интерес к машине, любовь к ней. И это-то чувство и побуждает
судей и обвиняемых так дружно сотрудничать друг с другом; чувство, похожее
на то, которое в Англии связывает правительство с оппозицией настолько
крепко, что вождь оппозиции получает от государства содержание в две тысячи
фунтов.
Языческий пророк. Обвиняемые были приверженцами Троцкого: даже после
его падения они верили в него. Но они жили в Советском Союзе, и то, что
изгнанному Троцкому представлялось в виде далеких смутных цифр и статистики,
для них было живой действительностью. Перед этой реальной действительностью
тезис Троцкого о невозможности построения социалистического хозяйства в
одной, отдельно взятой стране не мог рассчитывать на продолжительное
существование. В 1935 году, перед лицом возрастающего процветания Советского
Союза, обвиняемые должны были признать банкротство троцкизма. Они потеряли,
по словам Радека, веру в концепцию Троцкого. В силу этих обстоятельств, в
силу самой природы вещей признания обвиняемых прозвучали как вынужденный
гимн режиму Сталина. Обвиняемые уподобились тому языческому пророку из
библии, который, выступив с намерением проклясть, стал, против своей воли,
благословлять.
Измена Троцкому. Обвиняемый Муралов восемь месяцев отрицать свою вину,
пока, наконец, 5 декабря не сознался. "Хотя я, - заявил он на процессе, - и
не считал директиву Троцкого о терроре и вредительстве правильной, все же
мне казалось морально недопустимым изменить ему. Но, наконец, когда от него
стали отходить остальные - одни честно, другие нечестно, - я сказал себе: я
сражался активно за Советский Союз в трех революциях, и десятки раз моя
жизнь висела на волоске. Не должен ли я подчиниться его интересам? Или мне
нужно остаться у Троцкого и продолжать и углублять его неправое дело? Но
тогда имя мое будет служить знаменем для тех, кто еще находится в рядах
контрреволюции. Другие, независимо от того, честно или нечестно они отошли
от Троцкого, во всяком случае не стоят под знаменем контрреволюции. Должен
ли я оставаться таким святым? Для меня это было решающим, и я сказал: ладно,
иду и показываю всю правду". Показания Радека по этому пункту, более тонкие
по форме, в основном повторяют ту же мысль. Речи обоих этих людей кажутся
мне, оставляя в стороне процесс, интересными в психологическом отношении.
Они наглядно показывают, до какого предела могут итти люди за человеком, в
чье превосходство, способность к руководству и гениальную концепцию они
верят, и где начинается поворот, на котором они его оставляют.
Авантюристские и отчаянные средства, к которым решил прибегнуть Троцкий,
после того как выяснилась ошибочность его основной концепции, должны были
отпугнуть от него более мелких сторонников. Они стали считать его методы
безумными. Они не отошли от него открыто уже раньше только потому, что не
знали, как это технически обставить. "Мы бы сами пошли в милицию, - заявил
Радек, - если бы она не явилась к нам раньше", и это вполне вероятно. Ведь