"Лион Фейхтвангер. Москва 1937" - читать интересную книгу автора

оттолкнув Пятакова от микрофона, он встал сам на его место. То он ударял
газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал
ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками.
Однако, совершенно не рисуясь, он произнес свое заключительное слово, в
котором он объяснил, почему он признался, и это заявление, несмотря на его
непринужденность и на прекрасно отделанную формулировку, прозвучало
трогательно, как откровение человека, терпящего великое бедствие. Самым
страшным и трудно объяснимым был жест, с которым Радек после конца
последнего заседания покинул зал суда. Это было под утро, в четыре часа, и
все - судьи, обвиняемые, слушатели - сильно устали. Из семнадцати обвиняемых
тринадцать - среди них близкие друзья Радека - были приговорены к смерти;
Радек и трое других - только к заключению. Судья зачитал приговор, мы все -
обвиняемые и присутствующие - выслушали его стоя, не двигаясь, в глубоком
молчании. После прочтения приговора судьи немедленно удалились. Показались
солдаты; они вначале подошли к четверым, не приговоренным к смерти. Один из
солдат положил Радеку руку на плечо, повидимому, предлагая ему следовать за
собой. И Радек пошел. Он обернулся, приветственно поднял руку, почти
незаметно пожал плечами, кивнул остальным приговоренным к смерти, своим
друзьям, и улыбнулся. Да, он улыбнулся.
Остальные. Трудно также забыть подробный тягостный рассказ инженера
Строилова о том, как он попал в троцкистскую организацию, как он бился,
стремясь вырваться из нее, и как троцкисты, пользуясь его провинностью в
прошлом, крепко его держали, не выпуская до конца из своих сетей. Незабываем
еще тот еврейский сапожник с бородой раввина - Дробнис, который особенно
выделился в гражданскую войну. После шестилетнего заключения в царской
тюрьме, трижды приговоренный белогвардейцами к смерти, он каким-то чудом
спасся от трех расстрелов и теперь, стоя здесь, перед судом, путался и
запинался, стремясь как-нибудь вывернуться, будучи вынужденным признаться в
том, что взрывы, им организованные, причинили не только материальные убытки,
но повлекли за собой, как он этого и добивался, гибель рабочих. Потрясающее
впечатление произвел также инженер Норкин, который в своем последнем слове
проклял Троцкого, выкрикнув ему свое "клокочущее презрение и ненависть".
Бледный от волнения, он должен был немедленно после этого покинуть зал, так
как ему сделалось дурно. Впрочем, за все время процесса это был первый и
единственный случай, когда кто-либо закричал; все - судьи, прокурор,
обвиняемые - говорили все время спокойно, без пафоса, не повышая голоса.
Почему они не защищаются? Свое нежелание поверить в достоверность
обвинения сомневающиеся обосновывают, помимо вышеприведенных возражений,
тем, что поведение обвиняемых перед судом психологически не объяснимо.
Почему обвиняемые, спрашивают эти скептики, вместо того чтобы отпираться,
наоборот, стараются превзойти друг друга в признаниях? И в каких признаниях!
Они сами себя рисуют грязными, подлыми преступниками. Почему они не
защищаются, как делают это обычно все обвиняемые перед судом? Почему, если
они даже изобличены, они не пытаются привести в свое оправдание смягчающие
обстоятельства, а, наоборот, все больше отягчают свое положение? Почему, раз
они верят в теории Троцкого, они, эти революционеры и идеологи, не выступают
открыто на стороне своего вождя и его теорий? Почему они не превозносят
теперь, выступая в последний раз перед массами, свои дела, которые они ведь
должны были бы считать похвальными? Наконец, можно представить, что из числа
этих семнадцати один, два или четыре могли смириться. Но все - навряд ли.