"Лион Фейхтвангер. Москва 1937" - читать интересную книгу автора

Портреты обвиняемых. Помещение, в котором шел процесс, невелико, оно
вмещает, примерно, триста пятьдесят человек. Судьи, прокурор, обвиняемые,
защитники, эксперты сидели на невысокой эстраде, к которой вели ступеньки.
Ничто не разделяло суд от сидящих в зале. Не было также ничего, что походило
бы на скамью подсудимых; барьер, отделявший подсудимых, напоминал скорее
обрамление ложи. Сами обвиняемые представляли собой холеных, хорошо одетых
мужчин с медленными, непринужденными манерами. Они пили чай, из карманов у
них торчали газеты, и они часто посматривали в публику. По общему виду это
походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую
ведут в тоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и
установить, что именно произошло и почему это произошло. Создавалось
впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть
было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной точностью все
происшедшее. Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему,
вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от
обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали
они ни малейшей неточности друг у друга, и их взволнованность проявлялась с
такой сдержанностью. Короче говоря, гипнотизеры, отравители и судебные
чиновники, подготовившие обвиняемых, помимо всех своих ошеломляющих качеств
должны были быть выдающимися режиссерами и психологами.
Деловитость. Невероятной, жуткой казалась деловитость, обнаженность, с
которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью
рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям.
Очень жаль, что в Советском Союзе воспрещается производить в залах суда
фотографирование и записи на граммофонные пластинки. Если бы мировому
общественному мнению представить не только то, что говорили обвиняемые, но и
как они это говорили, их интонации, их лица, то, я думаю, неверящих стало бы
гораздо меньше.
Поведение. Признавались они все, но каждый на свой собственный манер:
один с циничной интонацией, другой молодцевато, как солдат, третий внутренне
сопротивляясь, прибегая к уверткам, четвертый - как раскаивающийся ученик,
пятый - поучая. Но тон, выражение лица, жесты у всех были правдивы.
Пятаков. Я никогда не забуду, как Георгий Пятаков, господин среднего
роста, средних лет, с небольшой лысиной, с рыжеватой, старомодной,
трясущейся острой бородой, стоял перед микрофоном и как он говорил - будто
читал лекцию. Спокойно и старательно он повествовал о том, как он вредил в
вверенной ему промышленности. Он объяснял, указывал вытянутым пальцем,
напоминая преподавателя высшей школы, историка, выступающего с докладом о
жизни и деяниях давно умершего человека по имени Пятаков и стремящегося
разъяснить все обстоятельства до мельчайших подробностей, охваченный одним
желанием, чтобы слушатели и студенты все правильно поняли и усвоили.
Рядек. Писателя Карла Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Я не
забуду ни как он там сидел в своем коричневом пиджаке, ни его безобразное
худое лицо, обрамленное каштановой старомодной бородой, ни как он поглядывал
в публику, большая часть которой была ему знакома, или на других обвиняемых,
часто усмехаясь, очень хладнокровный, зачастую намеренно иронический, ни как
он при входе клал тому или другому из обвиняемых на плечо руку легким,
нежным жестом, ни как он, выступая, немного позировал, слегка посмеиваясь
над остальными обвиняемыми, показывая свое превосходство актера, -
надменный, скептический, ловкий, литературно образованный. Внезапно