"Лион Фейхтвангер. Лже-Нерон" - читать интересную книгу автора

патрону. Теренций сообщал о делах своей керамической фабрики, своего цеха,
о мелких событиях в городе Эдессе. Но к концу - это был единственный намек
на их беседу, который позволил себе Теренций, - он вплел туманную фразу:
если будет угодно богам, то ему, возможно, уже не придется докучать своему
покровителю подобными мелочами, потому что боги вернут ему его прежний
образ, о чем он иногда мечтает. Он перечел письмо и нашел его неглупым.
Теперь Варрону придется высказаться. Если он намерен продолжать начатую
игру, он даст ответ на таинственную фразу; а если не намерен - он примет
ее за одну из тех многозначительных цветистых фраз, какие любит Восток, и
пройдет мимо нее. И тогда Теренцию снова придется погрузиться в будни
эдесской жизни. Но это невозможно. Варрон поймет, ответит.
Нестерпимо медленно тянулись дни. Много писем приходило из Антиохии,
некоторые - на адрес Теренция, но от Варрона письма не было. Теренций
определил себе крайний срок получения ответа. Сначала - шесть дней, затем
- десять, затем - двадцать. Снова и снова говорил он себе, что надо
запастись терпением. Он цитировал, чтобы не прийти в отчаяние, стихи
классиков о терпении. Он читал их перед Кнопсом, своим рабом, которого не
так стеснялся, как жены. Однажды он сказал Кнопсу, что скоро предстоит
перемена - такие вещи он говорил ему нередко, и, гневно, страстно цепляясь
за свою надежду, с мрачным лицом, прищурив близорукие глаза, произнес,
скорее для самого себя, чем для Кнопса, начало гомеровского стиха: "Будет
некогда день..." И так как Кнопс смотрел на него с изумлением, он не мог
удержаться, вынул из кармана смарагд, еще пристальнее взглянул на Кнопса и
многозначительно повторил: "Будет некогда день..."
Раб Кнопс отступил перед искрящимся зеленым огнем, но он был умен и не
спросил ничего; однако он с любопытством отметил странный жест своего
господина и его слова и долго о них раздумывал.
Имя Кнопс означало "дикий зверь", а также "дикарь". Кнопс любил, чтобы
это слово выговаривали как следует, с долгим греческим "о". Кнопс был
строен, выглядел значительно моложе своих лет. Он попал в семью Теренция
малым ребенком, неисправный должник отдал его отцу Теренция в уплату
долга. Кнопс родился в Киликии и чувствовал себя, как рыба в воде, на
своем Востоке. Это был хитрый, льстивый человек с быстрыми глазами. Он
завидовал Теренцию, для которого он был лишь покорным младшим товарищем
детских игр, и в то же время восхищался им. Он восхищался его барским
деспотизмом, его слепой верой в себя, но вместе с тем он ненавидел его за
эти западные качества. Он, Кнопс, управлял всем предприятием на Красной
улице, и если фабрика Теренция в Эдессе стала так быстро преуспевать, то
этим ее владелец обязан был ему, Кнопсу. Вероятно, он сумел, несмотря на
бдительное око Кайи, отложить кругленькую сумму для себя, но его работу
нельзя было оплатить деньгами. Собственно говоря, по обычаю, Теренцию
давно следовало дать ему вольную; многие удивлялись, почему Кнопс, раз его
хозяин не давал ему заслуженной свободы, давно не взял ее сам. Например, в
момент гибели Нерона, когда Теренцию пришлось бежать, ловкий, умный Кнопс
легко мог бы уйти, не опасаясь преследования со стороны своего господина,
ибо тот имел все основания не подавать признаков жизни. Если Кнопс и тогда
и позднее продолжал у него оставаться, то причиной тому была какая-то
суеверная надежда, что его господин поднимется высоко и тогда преданность
Кнопса оплатится с лихвой.
И вот, когда Теренций с тихой гневной уверенностью продекламировал стих