"Лион Фейхтвангер. Иудейская война ("Josephus" #1)" - читать интересную книгу автора

старика, отца хозяина - Аарона; он бросает и менее почтенным лицам
несколько благосклонных слов, и Иосиф вдруг преисполняется гордостью:
пришедший узнал его, подмигивает ему тусклыми сочными глазами, говорит
высоким, жирным голосом, и все слышат:
- Здравствуй! Мир тебе, Иосиф бен Маттафий, священник первой череды!
И тотчас поднимают занавес, Клавдий Регин без церемоний занимает
среднее ложе - самое почетное место. Гай - второе, старый Аарон - третье.
Затем Гай над кубком, полным иудейского вина, вина из Эшкола (*13),
произносит освятительную молитву кануна субботы, он благословляет вино, и
большой кубок переходит от уст к устам; он благословляет хлеб, разламывает
его, раздает, все говорят "аминь" и только тогда наконец принимаются за
еду.
Иосиф сидит между тучной хозяйкой дома и ее хорошенькой
шестнадцатилетней дочкой Ириной, которая не сводит с него кротких глаз. За
большим столом еще множество людей: мальчик Корнелий и другой сын Гая -
подросток, затем два робких, незаметных студента-теолога, которые мечтают
сегодня вечером наесться досыта, и прежде всего - некий молодой человек со
смугло-желтым, резко очерченным лицом; он сидит против Иосифа и
беззастенчиво разглядывает его. Выясняется, что молодой человек тоже родом
из Иудеи, правда, из полугреческого города Тивериады, что его зовут Юстом
- Юстом из Тивериады - и что своим положением в обществе и своими
интересами он до странности похож на Иосифа. Как и Иосиф, он изучал
теологию, юриспруденцию и литературу. Но его главное занятие - политика;
он живет здесь в качестве агента подвластного Риму царя Агриппы, и если
род его по знатности и уступает роду Иосифа, то он с детства знает
греческий и латынь; к тому же он в Риме уже три года. Оба молодых человека
принюхиваются друг к другу с любопытством, вежливо, но с недоверием.
А там, на застольных ложах, идет громкая, непринужденная беседа. Обе
пышные синагоги в самом городе сгорели, но три больших молитвенных дома
здесь, на правом берегу Тибра, остались целы я невредимы. Конечно, гибель
двух домов божьих - испытание и великое горе, но все же председателей
общин на правом берегу Тибра это втайне немножко радовало. Пять еврейских
общин Рима имели каждая своего председателя; между ними шло яростное
соперничество, и прежде всего между чрезвычайно аристократической
Ведийской синагогой на том берегу и многолюдной, однако неразборчивой
общиной Гая. Отец Гая, древний старец Аарон, беззубо бранился по адресу
надменных глупцов с того берега. Разве, по старинным правилам и обычаям,
не следует строить синагоги на самом возвышенном месте, как построен
Иерусалимский храм на горе, над городом? Но, конечно, Юлиану Альфу,
председателю Велийской общины, нужно было, чтобы его синагога находилась
рядом с Палатином, даже если из-за этого и пришлось поставить ее гораздо
ниже. То, что дома божьи сгорели, - кара господня. И прежде всего кара за
то, что евреи с того берега покупают соль у римлян, а ведь каждому
известно, что римская соль, красоты ради, бывает смазана свиным салом. Так
бранил древний старец всех и вся. Судя по обрывкам слов, которые Иосифу
удавалось уловить в его бессвязном злобном бормотании, старец поносил
теперь тех, кто ради моды и успеха в делах, перекраивал свои еврейские
имена на латинский и греческий лад. Его сын Гай, которого первоначально
звали Хаим, улыбался добродушно и снисходительно; детям все же не
следовало бы этого слышать. Однако Клавдий Регин рассмеялся, похлопал