"Беппе Фенольо. Личные обстоятельства " - читать интересную книгу автора

С ним согласились, и Мате продолжал:
- Так вот, учительша, про которую я говорю, жила в Бельведере, в десяти
километрах от нашей базы. Когда стало известно, что она агитирует против
нас, - а эта дура не успевала слова сказать, как нам его тут же
передавали, - комиссар Макс велел сделать ей первое предупреждение. Приходит
к ней наш товарищ, спокойный такой парень, и предупреждает, а она смеется
ему в лицо и кроет, сыплет словами, каких учительнице и знать-то не
положено. Он смолчал - все-таки женщина. Потом нам передали, как она на
площади говорила, что хорошо бы фашисты поднялись на холмы и всех нас
перебили из пулемета. Мы на это начихали. В другой раз она сказала, что
хорошо бы фашисты поднялись с огнеметами и что она бы жизнь отдала за то,
чтобы увидеть нас всех изжаренными. Тогда Макс послал ей второе
предупреждение. Его принес малый характером покруче, чем первый, но и ему
она выдала на орехи, и, чтобы не пришить ее на месте, он поскорее смотался,
чертыхаясь на чем свет стоит. Понимаете, эта учительша была любопытное
существо, может, даже забавное, но не для тех, у кого растравленное сердце.
Она не унималась, подливала масла в огонь, и однажды, когда мы возвращались
с равнины - мы промерзли и не нашли ни капли горючего, за которым,
собственно, ездили, - Макс велел остановить грузовик в Бельведере. Нам
открыл отец учительши - и все с ходу понял. Он с ходу все понял и повалился
на пол и давай кататься по полу. Мы через него переступили и вошли, а он
цеплялся нам за ноги. Прибежала его жена - и скорее бух на колени. Она
говорила, что мы правы, только не надо убивать дочку.
Старуха встала и объявила внуку:
- Все, пора спать.
- А вот и нет, я хочу дослушать.
- Сейчас же спать! - И она веретеном загнала его в кухню и пожелала
партизанам спокойной ночи, прибавив: - Дай бог нам всем проснуться живыми
завтра утром.
Мате дождался, пока они выйдут, и продолжал:
- Только не надо, мол, ее убивать. Она у них единственная дочь, им
столько сил стоило выучить ее на учительницу. Она, мамаша, сама возьмется за
дочку, все остальное забросит, даже стряпать перестанет, только за ней
смотреть будет и, как маленькой, рот ей затыкать. У папаши тоже голос
прорезался, папаша сказал, что он патриот и храбро сражался в ту войну, что
он отдал Италии в сто раз больше, чем от нее получил. Так вот, он в лепешку
расшибется, чтобы исправить неверные взгляды дочери. Но Макс ответил, что
бесполезно - слишком поздно. В отношении учительницы, сказал Макс, было
проявлено терпение, которое пахнет предательством нашего дела. В эту минуту
вылезла сама учительша. Наверно, пряталась где-нибудь в закутке и не вынесла
родительских слез. Что и говорить, она была похрабрее многих мужиков.
Появилась - и ну чихвостить нашего брата, в первую голову - Макса. Она даже
плевалась, но, как большинство женщин, плеваться не умела, и слюна падала ей
на кофту. Алонсо, испанец, стоял возле меня, у Макса за спиной, и давай
нашептывать: "Расстрелять, расстрелять, расстрелять", - прямо как маятник.
Алонсо шептал в затылок Максу, и Макс кивал, будто уже решил, что так тому и
быть. "Посмейте только меня расстрелять, сволочи, уголовники!" - завопила
учительша. Тут подходит ко мне один товарищ, не способный ни на какую
жестокость, и говорит: "Мате, они ее расстреляют, кончится тем, что
расстреляют. Мне это не нравится. Чересчур жестоко. Какой с нее спрос, баба