"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

окладистая - ну прямо божество, которому можно только поклоняться и ни в
коем случае нельзя перечить. Увидев его, мама вытирала руки и говорила:
"Дети, угомонитесь, пришел синьор Рипа". И тут появлялся наш старец. Однажды
утром я услышал громкое мычание, протяжные вопли: во дворик дома нагнали
множество волов и ослов. Не знаю, что там было,- может, базар, может,
какая-нибудь ярмарка.
Воспоминания о Римини... Rimini - слово, состоящее из палочек, шеренга
солдатиков. Не знаю даже, как объяснить поточнее. Римини... сочетание
чего-то смутного, страшного, нежного; и это могучее дыхание, этот
распахнутый пустынный простор моря... Там грусть становится светлее,
особенно зимой, когда на волнах белые гребешки и дует сильный ветер,- таким
я и увидел море впервые.
А еще один наш дом, то есть дом, в котором мы жили, находился
поблизости от вокзала. Именно там, похоже, предопределилась моя судьба. Это
была небольшая вилла с палисадником и обширным фруктовым садом позади дома,
примыкавшим к какому-то огромному зданию - то ли казарме, то ли церкви,- на
фасаде которого полукругом белыми буквами была выведена надпись: "Риминская
поли...ама". Две буквы осыпались, пропали. Поскольку наш сад находился в
низине, участок, на котором за невысокой каменной оградой стояло соседнее
здание, казался этаким холмом.
Как-то утром я играл в саду - мастерил себе лук из лозины - и вдруг
услышал грохот: это сворачивали громадную железную штору, на которую я
никогда не обращал внимания. Но вот открылось черное нутро дома, и я увидел
мужчину в плаще и берете и женщину с вязаньем в руках. И услышал такой
диалог. "Убийца мог проникнуть в дом через окно". Женщина: "Окно закрыто".
Мужчина: "Сержант Джонатан обнаружил следы взлома". Потом он обернулся ко
мне и спросил: "На этом дереве есть инжир?" "Нне знаю",- ответил я. Мужчина
и женщина репетировали "Гран гиньоль" - спектакль ставила труппа Беллы
Стараче Саинати. Я ухватился за протянутые мне руки и попал в какое-то
темное помещение. Там были позолоченные ложи, а прямо перед собой я увидел
пузатое туловище паровоза, подвешенного на канатах и мерцавшего в лучах
прожекторов с красными, белыми и желтыми фильтрами. Это был театр.
Потом мужчина снова завел разговор об окне. Я не понимал, игра это
такая или еще что. По-видимому, прошло много времени. Вдруг я услышал голос
матери, звавшей меня обедать: "Суп уже на столе!" "Ваш мальчик здесь",-
сказал мужчина в берете и помог мне перебраться обратно в сад. Через два дня
родители повели меня на спектакль. Мама рассказывает, что во время
представления я ни разу не шелохнулся. Из темной глубины, из ночи,
надвигался паровоз, а на рельсах лежала связанная женщина. Но в последний
момент женщину успевали спасти, и сразу же опускался огромный, тяжелый,
мягкий красный занавес.
Всю ночь я не мог успокоиться. Ведь в антрактах мне надо было еще
рассмотреть кулисы, кресла, бархат, латунные украшения, коридоры,
таинственные переходы, по которым я шнырял, словно мышь.
В этом доме, находившемся неподалеку от вокзала, у меня появились и
первые друзья.
А вот дом по улице Клементини, 9, стал домом моей первой любви. Его
владелец-"Агостино Дольни и бр. Скобяные изделия" - был отцом Луиджино,
моего товарища по гимназии, который играл в "Илиаде" Гектора ("Илиаду" мы
ставили сами).