"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

себе дом. Думал, обрету наконец постоянное пристанище и, может, даже заживу
простой, тихой жизнью. Пустые мечты: дома этого я до сих пор ни разу не
видел; больше того, меня раздражала сама мысль, что стоит где-то этот домик
запертый, без жильцов и тщетно ждет кого-то.
Когда я решил от него избавиться, Титта сказал: "Но ведь это твоя
земля!" - как бы напоминая мне, что я опять ее предаю.
Еще до приобретения этого дома, в котором так никогда никто и не жил,
Титта уговорил меня купить участок земли в долине Мареккьи. Ну и местечко.
Только проституток там приканчивать.
В тот вечер, когда мы отправились смотреть участок, поблизости
зазвучала труба. Какой-то человек в трусах изображал спуск флага. Это был
Фьорентини, знающий все о Гарибальди. О Гарибальди и еще о санджовезе. Дом
Фьорентини на берегу Мареккьи забит всевозможными гравюрами, штандартами и
прочими реликвиями. Сам он всегда ходит в трусах. Его лицо, лицо марионетки
из обожженной глины, в тот вечер прямо лучилось в темноте.
"Вижу, человек симпатичный,- сказал он,- но кто этот синьор, не знаю".
"Как! - воскликнул Титта.- Это же Феллини!" "Порка ма... - отреагировал
Фьорентини и тотчас добавил: - Я тут откопал такое санджовезе... вы
непременно должны его попробовать". Сей жрец вина - пожалуй, даже чересчур
усердный - отругал меня за то, что я не согрел бокал в ладонях. "Феллини
переезжает сюда! - продолжал Титта.- Чтобы жить здесь!" "Значит, будем
вместе ловить кефаль",- уверенно заявил Фьорентини.
Нужно заметить, что Мареккья в тех местах обнажает свое каменистое
ложе, являя весьма унылое зрелище. Но Титта советовал участок все же взять.
"Ты, патака, погоди,- твердил он,- скоро здесь пройдет автострада, земля
поднимется в цене". Автостраду действительно проложили. Правда, в другом
месте. Сегодня Фьорентини предлагает мне за участок пятьсот тысяч лир. Но
пока эта земля моя.
Впервые я попал на Мареккью мальчишкой. Однажды мы, как водится,
смылись с уроков. Я увязался за Карлини. У реки стояла черная "баллила",
битком набитая полицейскими, которые, словно жабы, спрыгивали с нее на
гальку пересохшего русла. Медленно кружась, наползали на деревья и
затаивались среди сухих веток низкие тучи. Мы дошли до тополевой рощи и там
увидели удавленника. Он был в кепке. Рядом уже дежурили двое полицейских. Я
не мог понять, что происходит: видел только свалившийся на землю башмак,
босую ступню и две латаные-перелатаные штанины.
Дом в Римини. Все дома, в которых мы жили, я помню хорошо, за
исключением одного - того, где родился,- на улице Фумагалли. Однажды - мне
было уже лет семь - в воскресенье после обеда нас повезли в коляске на
прогулку. Зимой семья пользовалась закрытым ландо. Мы вшестером - родители,
я с сестрой и братом и служанка - сидели в тесноте и в темноте, так как
окошко приходилось закрывать из-за дождя. Мне ничего не было видно, кроме
едва различимых лиц отца и матери. Зато сколько радости доставляло
разрешение сидеть рядом с кучером: там, наверху, хоть дышать можно было.
В то воскресенье коляска свернула на бульвар, по которому мы никогда не
ездили: вдоль него тянулся сплошной ряд домов. Папа сказал: "Здесь ты
родился",- и коляска покатила дальше.
Первый дом, который я действительно помню,- это Палаццо Рипы. И не
просто палаццо, а палаццо на Корсо-главной улице. Хозяин дома одевался во
все синее: синий костюм, синий котелок... А борода у него была белая,