"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

рассказал ему, что со мной было и как меня теперь лечат. И он сразу же
заключил: "Санарелли - Шварцман". Мне показалось-он шутит, и я рассмеялся,
вспомнив о моде на двойные фамилии в довоенных юмористических журналах. Но
Багароне не шутил. Тогда я сказал: "Ты останешься в Риме и изложишь свою
точку зрения здешним светилам". И назавтра Багароне все им объяснил. Светила
выслушали его очень внимательно, а потом сказали: "Ваша теория весьма
привлекательна... блестящее истолкование..." - и т. д. и т. п. Багароне
покраснел. Когда Багароне краснеет, лицо его приобретает фиолетовый оттенок.
Мой друг Багароне, мой школьный товарищ, мой Римини... Этой ночью мне
снился наш порт и бурное, зеленое, грозное море, похожее на движущийся луг.
Над ним в сторону берега неслись огромные, тяжелые тучи. Сам я тоже был
огромным и старался выплыть в открытое море из бухты, маленькой, тесной. Я
говорил себе: "Хоть я и гигант, но море - это же море. А ну как не
выберусь?" И все-таки меня это не тревожило. Я быстро плыл брассом по
маленькой бухте. Утонуть я не мог, так как доставал дно ногами. Какой
многозначительный сон: быть может, он вернет мне веру в то, что я способен
противостоять морю. Не призыв ли это оценить выше свои силы? Или перестать
перестраховываться, прибегая, чуть что, ко всяким мелким уловкам, которые
могут меня только связывать? В общем, так я и не понял, то ли мне с самого
начала надо избавиться от этого комплекса "тесного порта", то ли не следует
переоценивать свои возможности. В любом случае ясно одно: охоты возвращаться
в Римини у меня нет. Должен в этом признаться. Срабатывает некий тормоз. Мои
родные - мать, сестра - живут по-прежнему гам. Значит, я боюсь каких-то
чувств? Прежде всего возвращение туда связывается у меня с этаким
самодовольным, мазохистским пережевыванием воспоминаний - позой, в которой
есть что-то от литературы, от театра, хотя и ей не откажешь в известной
привлекательности, очаровании - вялом, смутном. Дело вот в чем: я не могу
принимать Римини как некий объективный факт. Для меня он, пожалуй, только
одно из измерений памяти. И правда: стоит мне оказаться в Римини, как на
меня набрасываются призраки, уже сданные в архив и разложенные по полочкам.
Останься я там, эти безвредные призраки, возможно, задали бы мне один
щекотливый вопрос, от которого меня не спасли бы ни увертки, ни ложь, и
тогда пришлось бы без обиняков и честно признать свою изначальную связь с
родным городом. Римини... Что это? Одно из измерений памяти, воспоминания
(между прочим, выдуманные, фальсифицированные, обработанные), на которых я
уже столько спекулировал, что самому как-то неловко.
И все-таки я должен продолжать рассказывать о нем. Иногда я даже
спрашиваю себя: в конце пути, когда жизнь еще больше тебя помнет, когда ты
устанешь, сойдешь с дистанции, не захочется ли тебе купить домишко
где-нибудь поближе в порту? В гавани старого города? В детстве я смотрел на
порт через пролив, видел, как сколачивают там каркасы лодок. Жизнь по другую
сторону пролива рисовалась чем-то вроде сценок из "Кьоджинских перепалок" -
в них не было места немцам, приезжавшим к морю на своих "даймлер-бенцах".
По правде говоря, купальный сезон открывали у нас немцы из тех, что
победнее. В один прекрасный день на пляже можно было увидеть брошенные на
песке велосипеды и какие-то свертки, а в воде - толстух, "тюленей".
Нас, детей, обряженных в шерстяные шапочки, приводил к морю приказчик
отца. Тогда там, в старой части порта, я видел чахлые кустики, прислушивался
к каким-то голосам.
Не так давно через приятеля Титту Бенци я за баснословные деньги купил