"Федерико Феллини. Делать фильм " - читать интересную книгу автора

санитарками: "Да ну вас всех... как это я не повидаюсь с Федерико?" На
столах телеграммы. Я прошу прочитать мне те, что на бланках
нежно-земляничного цвета,- они от министров. Мне кажется, что я попал в рай.
Позавчера утром в дверях появились букеты роз - как на картине Боттичелли,-
розы словно сами пытались втиснуться в комнату: нежные, трепещущие цветы
несли две юные, чуть не подпрыгивающие от радости монахини. Розы были от
Риццоли, прощавшего меня после нашей ссоры. Я сразу же позвонил ему: "Твоя
записка помогла лучше всяких антибиотиков". И вдруг на другом конце провода
кто-то вместо Риццоли торжественно сообщил: "Феллини, коммендаторе
плачет!" - прямо как в финале "Черного корсара". Потом прерывающимся голосом
снова заговорил Риццоли: "Я даже слезу пустил, до того ты растрогал меня
своими словами". Наконец он и сам пришел меня навестить. "Надеюсь,- сказал
он,- от этой болезни мозги у тебя прочистились и ты перестанешь делать такие
фильмы, как прежде, а то башка у тебя может переутомиться. Теперь ты должен
слушаться меня и снимать, что скажу я".
Однажды утром в коридоре я увидел человек десять, они говорили
по-гречески и держали в руках множество воздушных шариков - и круглых,
разрисованных, и продолговатых, как сардельки. Эти люди пришли не ко мне, а
к какому-то своему родственнику, который перенес инфаркт. Я видел его; он,
очень бледный, лежал на кровати, а воздушные шарики - желтые, красные -
прилепились к потолку. Почему именно шарики? Эти посетители не знали, что
принести больному - апельсины, печенье? Навстречу попался продавец воздушных
шаров, вот они и принесли шары.
Но самым главным был приход Сеги. Тут я должен кое-что пояснить. За
несколько дней до этого, открыв глаза, я увидел у изножья кровати черное
пальто, чьи-то испуганные глаза и бороду... "Феллини, ну как ты? Я - Пиги из
Барафонды, вы еще дразнили меня Фигой, а ты за пару сигарет заставлял меня
сырую рыбу лопать. Все спрашивают: "Ты куда собрался, Пиги?" "В Рим",-
отвечаю. "Тогда, говорят, зайди передай привет этому патаке Феллини и скажи
ему, что он - патака".
Тут явилась сестра и выставила его вон. Потом каждое утро в списке
справлявшихся обо мне по телефону стояла фамилия не то Пиги, не то Фиги. Я
думал,- это он, просто монахини не расслышали как следует. Оказалось, это
был Сега, который просидел в Риме уже три дня и в надежде повидаться со мной
все откладывал свой отъезд. Лишь на четвертый день я догадался, что это
Сега, Сега по прозвищу Багароне. Я умолял монахиню принести мне телефон, у
меня было такое предчувствие, что, если я не поговорю с Сегой, случится
беда. Но телефона мне давать не хотели: я не должен утомляться, должен
лежать тихо. Это мне внушали даже по-немецки, а когда, протестуя, я начал
ругаться, монахиня очень строго посмотрела на меня и сурово изрекла: "Вы не
есть поэт",- таким тоном, словно уличила меня в обмане. Пусть. Все равно мне
нужен был Сега, звонивший уже с вокзала. Нарочито слабым, почти умирающим
голосом я сказал в трубку: "Багароне, не уезжай, приходи ко мне".
В школе его прозвали Багароне за то, что, разозлившись, он начинал
заикаться и бубнить, как эта птица. Но, несмотря на заикание, Сега был
первым учеником в лицее и отличался необычайной прилежностью. Перешагнув
через последний класс, он поступил прямо в университет, на медицинский.
Узнав об этом, я очень обрадовался: в случае болезни можно было рассчитывать
на помощь друга - прекрасного врача.
Сега все-таки приехал в клинику. Я, только что перенесший коллапс,