"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

Пастухов читал о народной войне Пугачева, и Емельян Иваныч возникал
перед ним, как призрак, явившийся на желтых лысых взгорьях, обнимающих
Саратов. Былой хорунжий стоял без шапки, уткнув кулаки в бока, августовский
полынный жар шевелил его русую гриву, и он спокойно и грозно глядел вниз,
на городских людишек, которые, с занявшимся духом, взбирались к нему вверх,
чтобы положить к стопам покорителя городские ключи. Он въезжал на вороном
коне, сам как ворон - жгучий и окрыленный, - с казачьей шашкой на бедре в
серебряных, как белое перо, ножнах, с распахнутым воротом пунцовой шелковой
рубахи под бешметом, въезжал через открытые Царицынские ворота в город, и
народ кидал над головами шапчонки и бежал за его конем, шумя и выкликая
изустные челобитные на своих ворогов-утеснителей. В закатный час, под звон
соборной колокольни, восседая на приподнятом помосте, крытом отнятыми у
богачей закаспийскими коврами, он милостиво принимал присягу горожан, и
вольные его сподвижники, руками проворного на расправу войска, развешивали
вокруг Гостиной площади изловленных дворян, царевых ставленников, вредных
купчишек, и тот же терпкий от полыни степной ветер покачивал на глаголях
висельников и, накружившись вокруг них, летел в Заволжье.
С извечным этим ветром уносился Пастухов прочь из пугачевщины,
перелетая через желтые горы, через Волгу, через степи на полторы сотни
верст и на добрые полторы сотни лет к недавним дням.
Тогда слышался ему топот белого коня и свист его ноздрей, и на коне,
прижавшись к гриве, скакал, заломив папаху, светлоусый всадник с
прищуренным глазом под стиснутыми бровями, и за всадником, переливаясь,
словно ковыль, волнами, накатывались ярые конные полки. Это был балаковский
плотник, недавний подпрапорщик из солдат, теперь собравший на просторах
Заволжья конную и пешую рать в защиту революции от возмутившихся против нее
уральских станиц. Под знаменем большевиков карал он - красный командир
Василий Иваныч - карал и казнивал корыстный старый мир щедрой и увесистой
народной дланью. Имя его уже неслось впереди него восточным гортанным
клекотом - Чапай, Чапаев - по всему Уралу, по всей Волге. Как прирожденный
хозяин степей брал он степные города и станицы, нарекал их новыми именами -
повелительный крестный отец - и скакал, скакал, загоняя под собою коней, по
великой равнине от Узени до Урала, от Иргиза до Белой. Опаленный все тем же
неистребимым полынным жаром августа, отвоевывал он у белых захваченный ими
родной уездный город Николаевск, и когда вел свой Первый имени Емельяна
Пугачева полк в атаку - сбивать с позиций чешскую артиллерию, - наименовал
штурмуемый город Пугачевском, отменив рабочей и крестьянской властью
царское его Николаево величанье, и конники, скача в атаку, грянули на всю
раздольную ширь: "Даешь Пугача! Даешь!"
Случилось это за девять месяцев до того, как сейчас, весной, Пастухов
думал об Емельяне и о Василии Иванычах, отыскивая сходства и различия между
пугачевской вольницей и чапаевским краснознаменным войском. Теперь Василий
Иваныч бился уже далеко от Пугачевска, ломая и руша строй офицерского
корпуса Каппеля. Иные города встречали чапаевских всадников, иная музыка
Заволжья - будто барабанный бой - Бузулук, Бугуруслан, Бугульма, Белебей.
Но как ни менялась музыка имен, как ни рвались вперед и ни вращались
события, Пастухову все слышался неотвратимо зовущий жар полыни, который
объял равнинные пространства русского юго-востока, соединив их во времени и
в чувстве. Тогда он думал, что судьбы народа из века в век решались в этом
полынном зове юго-востока. Здесь пробовалась прочность русского копья,