"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

- Нет, я искусство люблю, - сказал Кирилл и помолчал. - Но я его люблю
очень серьезно. Даже больше: я сам хотел бы причислить себя к людям
искусства, служить искусству, потому что хотел бы воздействовать на людей.
А разве воздействовать на людей не великое искусство? Пока я учусь еще
только ремеслу руководить людьми, то есть специальности. Но я знаю, что
ремесло это может быть поднято на огромную вершину, на высоту искусства.
Когда в моих руках будут все инструменты, все средства влияния на людей, я
из ремесленника могу стать художником. У меня будут все радости художника,
если я научусь строить новое общество, не меньше, чем у актера, который
научился вызывать слезы у зрителя. Я буду радоваться, как художник, когда
увижу, что кусок прошлого в тяжелой жизни народа отвалился, и счастливый,
здоровый, сильный уклад, который я хочу ввести, начинает завоевывать себе
место в отношениях между людьми, место в быту... Нет, нет! Я искусство
люблю, - еще раз с глубокой убежденностью сказал Кирилл и, крепче обняв
Рагозина, улыбнулся матери: - Уж кем-нибудь мы с тобой, Петр Петрович,
будем. Кем-нибудь!
- Он прав? - обратилась Вера Никандровна к Рагозину не потому, что ей
нужно было подтверждение правоты сына, а чтобы высказать несомненную
уверенность в ней. И Рагозин, кивнув коротко: он прав, - снял руку Кирилла
со своих плеч и пожал ее.
- А вы не допускаете, что я буду любить искусство тоже очень серьезно?
- спросила Аночка опять так же строго.
- Неужели я это отрицал? - встревожился он. - Я хотел только, чтобы вы
не думали, что у меня с искусством недобрые счеты.
- Вы дали повод это подумать, потому что так отозвались о стихах...
- Разве я плохо сказал о стихах?
- Не плохо, - затрясла головой Аночка и поискала слово: - Высокомерно.
- Высокомерно? Ну нет. Это - принадлежность самих поэтов. Они считают,
что сочинять стихи куда значительнее, чем делать революцию. Да, может, и вы
так считаете?
Аночка не ответила, но, наклонившись к Вере Никандровне, сбормотала
проказливо:
- Вот и еще двойка за "Счастье человечества".
- Счастье человечества? - сказал Кирилл.
- Это у них в школе, - улыбаясь, объяснила Вера Никандровна. -
"Счастьем человечества" они называли... Как это у вас говорилось, Аночка?
- Я ведь только что окончила гимназию, она, правда, школой теперь
называется, - быстро заговорила Аночка. - Ну, и у нас всем предметам были
даны особые имена. Между девочек, конечно. Например, литература - это
"Заветные мечты". А последний год у нас ввели политическую экономию и
конституцию. Их мы окрестили "Счастьем человечества". Ну, и мне за "Счастье
человечества" всегда двойку ставили.
- Трудно, видите ли, дается счастье человечества, - засмеялся Рагозин.
- Но ведь мы с вами говорили о "Заветных мечтах", - сказал Кирилл,
взволнованно и без улыбки глядя на Аночку.
- Пожалуй, верно, - проговорила она, отвечая ему неподвижным взглядом.
- Но мне кажется, вы не столько дорожите "Заветными мечтами", сколько
"Счастьем человечества". И потому, что вы хотите, чтобы все думали
одинаково с вами, вы мне для начала знакомства влепили двойку.
- Ну, вы уж понесли какую-то абракадабру, - сказала Вера Никандровна.