"Константин Александрович Федин. Необыкновенное лето (Трилогия - 2) " - читать интересную книгу автора

- Ага! Золотой башмачок притопнул!
- Вы меня не поймите, что я осуждаю, - опять на свой лад законфузился
Арсений Романович.
- Я-то уж никак не хотел тебя обидеть, Александр, - сказал Цветухин.
- Слава богу! Вы всех растопили, Аночка, - с облегчением вздохнула
Анастасия Германовна. - Вернитесь-ка, дорогие друзья, к воспетому вами
первобытному пойлу.
И она взяла бутылку своим немного кокетливым и обаятельным жестом
мягкой руки.
- Что ж, - сказал Пастухов, закусывая воблой, - обижаться было бы
смешно. Этакое квипрокво могло ведь случиться и с тобой, Егор. Без меня
меня женили. И тоже пришлось бы доказывать, что ты не революционер.
- И не подумал бы! - радостно воскликнул Цветухин.
- А что? Ты - большевик? - словно мимоходом спросил Пастухов.
- Нет. Но согласен большевичить.
- В своем театре?
- Театра у меня пока нет. Но будет. Я очень хочу говорить с тобой
насчет своих планов. Именно с тобой. И чтобы ты обязательно принял участие.
- Это в чем же?
- У меня есть кружок. Ну, назови его студией. Два-три актера, но
больше всего молодежь. Кое-кто играл в школьных спектаклях, а большинство
еще не видело рампы. Если б ты знал, что за прелесть! Какая жажда работать,
а главное - какая вера! Мы много толкуем между собой о том, каким теперь
будет театр. Революционный театр, и прежде всего, конечно, наш театр. Если
бы ты, Александр, послушал!
- Слушаю, - мельком заметил Пастухов.
- Я - что! Ты должен послушать мою молодежь!
- Дети останутся детьми. Но ты-то не ребенок? Мне интересно, что,
собственно, хочешь ты?
- Понимаешь, в широком смысле это пока еще искания, даже мечта. Но мы
хотим сделать первый шаг к мечте. Мы думаем, это будет театр, который
прежде всего может играть во всякой обстановке. Чтобы его можно было
передвигать на руках, если нет лошади. Чтобы актеры чувствовали себя, как
на сцене, в любой точке земли.
- Земли и неба, - добавил Пастухов.
- Да, это будет небом. Небом актера и зрителя. Да, и зрителя. Он будет
встречать нас там, где никогда не думал встретить. У себя за работой. У
себя дома. В деревне. На полях. На ярмарке. На городской площади. На войне,
если идет война. За отдыхом, если воцарился мир. Словом... Словом, -
произнес Егор Павлович и замолк. Растопыренными пальцами он прочесал свою
темную шевелюру и так оставил на затылке согнутую в ладони вескую руку.
Волосы его уже густо переплела седина, и Пастухов приметил, что голова
стала лиловатой.
С того момента, как Егор Павлович заговорил о театре, в тоне его без
следа пропала колючая шершавость, явно стеснявшая его самого. Посадка его
стала свободной, он весь облегчился и вырос. Аночка следила за ним
увлеченно, но требовательным и своевольным взглядом, который будто говорил:
смелее, ну, еще смелее! Дорогомилов смотрел, как глядят из рядов на сцену,
когда впереди сидит чересчур высокий человек: он вытянулся вбок и
запрокинул голову, так что борода вздернулась каким-то оборонительным