"Константин Александрович Федин. Первые радости (Трилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

кислятиной клея и пронзительной вонью полукрупки, и все жил, жил, никуда не
торопясь, размышляя, не явился ли он на этот свет с особым предназначением
и куда поведет его звезда, кивнувшая ему с загадочной высоты, едва он начал
привередливую сочинительскую жизнь.
Пастухов сошелся с Цветухиным не потому, что тяготел к актерам. Он
высмотрел в Егоре Павловиче человека особой складки, хотя несомненного
актера, что признавала и театральная публика, любившая сцену так, как ее
любят только в провинции. Цветухин сохранил в себе жар семинариста,
читавшего книги потихоньку от ректора, и привел с собою из семинарии в
завоеванную театральную жизнь вечную дружбу с однокашником по имени
Мефодий, который служил в театре на довольно мрачных выходных ролях. Но, в
отличие от актеров, поглощенных суетою и болями театра без остатка,
Цветухин отвлекался от своей славы в эмпиреи, мало уясненные им, - в
изобретательство, культуру и тайны физической силы, в психологию и музыку.
Это были увлечения наивные и, может быть, в конце концов именно
театральные, но этот театр был совершенно не похож на службу с ее
антрепренерами, газетными редакторами, самолюбиями актрис, долгами
буфетчику, сонной скукой дежурного помощника пристава во втором ряду
партера. Это была, пожалуй, репетиция, постоянная репетиция страшно
интересной роли в каком-то будущем неизвестном спектакле. Роль созревала из
музыкальных, психологически сложных находок и воплощалась в телесную силу,
в мускулы, пригодные для победы над любой волей, вставшей на дороге.
Цветухин часто встречал в своих фантазиях какого-то человека, поднявшего на
него руку. И вот он сжимает эту руку злодея, ставит его на колени или
отбрасывает на пол и проходит мимо, спокойный, величавый, с накидкой на
одном плече. Что это за человек, почему он стал на дороге Цветухина, Егор
Павлович не знал и не останавливался на таком вопросе, - победил, поставил
врага на колени и пошел дальше, может быть изобретая какие-нибудь крылья,
может быть упражняясь на скрипке.
Но и настоящий театр, вплоть до аншлагов на кассе и суфлеров, Цветухин
принимал на свой особый лад. Он считал, что публика может переживать только
то, что пережито сценой, и старики актеры посмеивались над ним, находя, что
он заражен московской модой на Станиславского, а пригодное в Москве, по
мнению стариков, не годилось в провинции, где зритель предпочитал, чтобы
его страстно потрясали, а не только чувствительно трогали.
Цветухин придумал поход в ночлежный дом для изучения типов, потому что
театр готовил "На дне", и где же, как не на Волге, можно было увидеть живых
босяков, уже больше десятилетия царствовавших в русской литературе. В
театре отнеслись к выдумке Цветухина с презрением.
- Кого ты хочешь сделать из актера? - спросил трагик. - Видел меня в
"Короле Лире"? Ну вот. Меня сам Мариус Мариусович Петипа целовал за моего
Лира. Что же, я - королей играю, а какого-то голодранца не изображу?
Неправильно, Егор. Пускай репортеры ездят в обжорный ряд бытовые картинки
рисовать. У актера в душе алтарь, понимаешь? Не пятнай его грязью жизни.
Тебе художественники покоя не дают. Ты вон и усы не бреешь, под
Станиславского. А думаешь, почему Художественный театр на Хитров рынок
ездил? Потому что он перед интеллигентами заробел. Интеллигенты пойдут,
проверят - верно галахи сделаны или неверно. А я так сыграю, что галахи
будут в театр приходить проверять - правильно они живут, как я показываю,
или неправильно. Я для толпы играю, а не для интеллигентов, Егор.