"Константин Александрович Федин. Первые радости (Трилогия - 1) " - читать интересную книгу автора

Самсонова сила ожила в нем, он стоял прямой и выросший. Пастухов не сводил
с него клейкого взгляда, без стеснения, в упор изучая его, точно перед ним
возвышался каменный атлант.
Цветухин положил на грудь Тихона ладонь:
- Красота, Александр, а?
- Верно, - согласился Парабукин. - Ольга Ивановна, когда простит меня,
положит так вот голову (он похлопал по руке Цветухина и прижал ее к своей
груди), скажет: Тиша, мой Тиша, зачем ты себя мучаешь, такой красивый. И
заплачет.
Глаза его вспыхнули от слезы, он вздохнул с надрывом.
- Действует водочка? - полюбопытствовал Пастухов.
- Зачем ты себя мучаешь? - продолжал Парабукин мечтательно. -
Остановись, Тиша, скажет Ольга Ивановна, вернись к прошлому; как хорошо, -
ты будешь контролером поездов, я тебе воротнички накрахмалю, Аночка в школу
пойдет, я буду за Павликом смотреть. Остановись.
- А вы что? - спросил Цветухин.
- А я говорю: эх, Ольга Ивановна! Идет смешанный поезд жизни, как его
остановишь? И, может, зашел наш с тобой поезд в тупик, в мешковский
ночлежный дом, и нет нам с тобой выхода. Она мне: может, это, говорит, не
тупик, а станция? - Да, говорю я, станция. Только приходится мне на этой
станции грузчиком кули таскать. - Нет, говорит Ольга Ивановна, те, которые
считают нашу ночлежку станцией, те бьются за жизнь, а ты не бьешься. Бейся,
говорит, Тиша, умоляю тебя, бейся.
Парабукин опять всхлипнул и потянулся к пустому стакану.
- Еще глоточек разрешите.
Пастухов отнял у него стакан.
- Нет, - сказал он, - довольно.
Он отвернулся от Парабукина, на лице его мгновенно появилось выражение
брезгливой скуки, он уныло смотрел на еще не разоренный стол.
- Так вы нам порекомендуете какого-нибудь красочного человека из
обитателей вашего дома? - спросил Цветухин весьма мягким тоном.
- Дом этот не мой, дом этот - Мешкова, - сердито ответил Парабукин. -
К нему и обращайтесь. Он здесь проживает, вы на его дворе находитесь.
- До свиданья, - сказал Пастухов, резко поворачиваясь на стуле и почти
всовывая в руку Тихона закуску, которой тот не касался, - калач с ветчиной.
- Мефодий, проводи.
Парабукин ушел, выпятив грудь и с такой силой шагнув через порог в
сени, что задрожала и скрипнула по углам тесовая обшивка дома.
- Нахал! - проговорил Пастухов.
Когда Мефодий сел за стол, трапеза возобновилась в благоговейной
тишине. Захрустели на зубах огурцы и редиска, поплыл запах потревоженного
зеленого лука, заработали ножи над ветчиной, взбулькнула водочка.
"Поехали", - сказали приятели - в первый раз негромко. "Поехали", -
произнесли во второй - погромче. "Поехали", - спели хором в третий, после
чего Пастухов засмеялся, отвалился на спинку креслица и начал говорить,
пощелкивая редиску, как орехи:
- Дурак ты, Егор Цветухин! Дурак! Все эти оборванцы - ничтожные
бездельники. А кто-то придумал, что они романтики. И все поверили и создали
на них моду. И ты попался на удочку, вместе с другими внушаешь галахам, что
они какие-то поэтичные гении. Теперь ты видал этого волосатого хама? Хам и