"Мик Фаррен. Джим Моррисон после смерти " - читать интересную книгу автора

доброжелательности толпы, проходящей мимо.
Среди того очень немногого, в чём Джим Моррисон был абсолютно уверен,
было и твёрдое знание, что его настоящая смерть случилась где-то ещё, а не
на той пыльной дороге. Все воспоминания об истинной смерти представляли
собой мешанину бессвязных, но назойливо повторяющихся картин: тёплая вода,
тесная, но уютная ванна и город Париж. Всё остальное - бесполезный набор
деталей, двигательных навыков и разрозненных образов. И ещё - он никак не
мог вспомнить, как его зовут. Имя вертелось в голове, по каждый раз
ускользало. Будто нарочно. Он умел читать и писать, он помнил названия книг
и песен. Он умел натянуть на себя штаны и застегнуть молнию. Всё остальное -
разбросанные фрагменты картинки - паззла. Страх, злость и безрадостная
безысходность, причём как свои, так и чужие.
Какая-то женщина пробежала мимо, её волосы горели в огне, шлейф дыма
тянулся за ней по промозглому бетонированному шоссе, задушенному испуганными
машинами, в обрамлении высохших пальм, а зловещее красное солнце на
горизонте, затянутом дымкой, пыталось пробить этот дым лучами. Слепые кони
тонули и синевато-сером океане, а индейцы умирали в песках стерильной
пустыни.
Он очень надеялся, что эти провалы в памяти - явление временное. Может
быть, когда память к нему вернётся, ему будет плохо и больно, но это
всё-таки его память, и он хотел, чтобы она вернулась. Он был настроен
оптимистично.
Она вернётся. Когда-нибудь. Обязательно.
Что-то подсказывало ему - вероятно, смутное, интуитивное воспоминание о
близком знакомстве с ПРОДВИНУТОЙ и неоднократной интоксикацией, её ещё можно
назвать упоением, - что и в земной своей жизни он частенько пребывал в
полной отключке и страдал от провалов в памяти, так что можно было с
уверенностью предположить, что его теперешнее состояние - просто космическая
вариация привычного экс-существования. А если так, то винить надо только
себя. Когда он понял, что умер - умер таким молодым, - первым делом подумал:
только бы эта загробная жизнь не была повторением тех же пьяных, дурманных,
угарных и хаотичных дней. Он сделает всё, чтобы этого избежать. И вот,
насколько можно судить, к стыду его, решимость оказалась не слишком твёрдой.
Ладно, ближе к текущим конкретным фактам.
А текущий конкретный факт выражался в следующем: Джим неожиданно
оказался на вечеринке, а вечеринок он в своей жизни повидал немало, так что
сразу понял, это - не обычное сборище с целью весело провести время. Джим
понятия не имел, как он здесь очутился и почему, но ему сразу же стало ясно,
что в действе а-ля Сесил Б. Де Милль*, где смешались стопы и вопли,
танцевальные ритмы и утончённый порок, участвуют люди, которые, как и он
сам, попали сюда непонятно как и, как и он сам, абсолютно растеряны. В
глазах большинства собравшихся он различал характерную, очевидную пустоту -
отупелую безучастность. Они тоже пожертвовали своей памятью и сознанием ради
этого остановившегося мгновения; для них это было мгновение звенящего
резонанса и безудержного порыва, насыщенный миг волос и языков, пота и
плоти, губ и текучести. И всё это - на фоне монументального задника в виде
неспешно извергающегося вулкана, что как будто в замедленной съёмке истекает
потоками раскалённой лавы, тягучими языками живых адских огней; потоки и
языки весьма живописно струятся по чёрным склонам. Лица вокруг вспыхивают
отражениями серного пламени, омытые красно-оранжевым жаром, и чёрные тени,