"Филип Хосе Фармер. Любовь зла (фрагмент)" - читать интересную книгу автора

А еще она очень любила вопрошать: за что он так ее не любит? А
когда он уверял, что любит, раздавалось: "нет, нет, и еще раз
нет!" Тогда он в свою очередь спрашивал, уж не считает ли она,
что он ей врет? Ведь если она называет его лжецом, он обязан
будет донести об этом иоаху. Тогда она ударялась в слезы и с
полным отсутствием логики кричала ему, что если бы он
действительно ее любил, то и думать бы не смел на нее
доносить. А когда он ловил ее на противоречии и пытался ей
доказать, что и с ее стороны доносить -- это просто нешиб
знает что, она отвечала лишь бурными рыданиями.

И так будет продолжаться до тех пор, пока он будет поддаваться
на ее провокации. Но теперь он дал себе клятву, что она больше
его не проведет.

Хэл пересек жилую комнату (пять на три метра) и прошел на
кухню. Эти две комнаты плюс неупоминаемая -- вот и вся их
квартира. В маленькой (три на два с половиной метра) кухоньке
он выдвинул из стены кладовую, набрал на ее панели нужный код
и вернулся в жилую, она же спальня, она же гостиная. Там он
сорвал с себя пиджак, скомкал его и зашвырнул за кресло. Он
знал, что это еще один повод для скандала, но чувствовал себя
настолько усталым, что у него просто не было сил дотянуться до
потолка и спустить оттуда вешалку.

Из кухни раздался протяжный свисток -- ужин был готов.

Хэл решил поесть, а потом заняться просмотром корреспонденции,
и пошел в неупоминаемую, чтобы вымыть руки. Губы машинально
зашевелились в молитве омовения: "Да смоется с меня вся
многоложность так же легко, как вода смывает грязь, если будет
на то воля Сигмена!"

Сам Предтеча грозно взирал на Хэла с портрета, повешенного над
раковиной: худое аскетическое лицо, обрамленное рыжей
патриаршьей гривой, густые соломенные брови, почти сливающиеся
на переносице, крупный крючковатый нос, бледно-голубые глаза и
тонкие, как лезвие ножа, губы, почти скрывающиеся в
огненно-рыжей бороде.

Хэл протянул руку и нажал на кнопку в рамке: Сигмен еще с
секунду грозно повзирал, а затем побледнел, выцвел и растаял
-- вместо портрета теперь было зеркало.

Хэлу было дозволено смотреться в него ровно столько времени,
сколько необходимо для того, чтобы убедиться, что лицо вымыто
чисто, и успеть причесаться. Конечно, ничто не могло помешать
ему торчать у зеркала дольше, чем предписано законом, ног Хэл
никогда не позволял себе подобной распущенности. Какими бы там