"Рене Фалле. Капустный суп" - читать интересную книгу автора

глянь, на волованы по-министерски им плевать, кроме того, красное винцо -
последняя их услада на склоне лет, и было бы просто глупо отказывать себе
в такой радости прежде, чем откинешь копыта.
Бомбастый раньше был землекопом, рыл колодцы, а Глод - сапожником.
Теперь оба эти ремесла, не обогатившие наших дружков, упразднены за
ненадобностью. В свои семьдесят лет Шерасс и Ратинье жили на ниспосланную
свыше им благодать - пенсию, выдаваемую престарелым труженикам, но
временами угущали эту манну небесную плодами собственного сада и огорода,
да еще выращивая кур и кроликов.
Глод потерял свою супружницу Франсину уже десять лет назад. Прижил от
нее двоих сыновей, коих видел в последний раз в день похорон их матери.
Жили они в парижском пригороде, вкалывали на заводе пластмасс или что-то в
этом роде, оба обзавелись автомобилями.
А Шерасс никогда и не был женат. В дни его молодости девицы не
выходили за горбатых, если даже горб не слишком выпирал и вполне мог сойти
за амулет, приносящий счастье, как, скажем, клевер с четырьмя листками.
Итак, Шерасс остался холостяком, одним из тех, кого обошла стороной
любовь; таких в здешних краях величают "старыми неженатиками". Себе в
утешение он выучился играть на аккордеоне, уверяя, что звуки этого
инструмента куда мелодичнее, чем голос разъяренной бабы. Ради увеличения
своих землекопских доходов он наяривал на аккордеоне на всех танцульках -
в те далекие времена, когда музыка, равно как и кухонные плиты не были еще
электрическими. Ничего не скажешь, никто лучше Бомбастого не умел
пощекотать вам пятки "Вечерним вальсом" и пробрать до самого нутра своим
"Самым прекрасным танго на свете"... На военную службу его не призывали
даже в 39-м году, хотя родина находилась в опасности, но решила, что
вполне может обойтись без Бомбастого - пусть сидит себе на дне своих
колодцев... Груду костей, захороненных в братских могилах, вряд ли
развеселишь одним горбатым новоселом.
Зато Глод был в плену, пять лет просидел за колючей проволокой и
извлек из своего сидения немало основополагающих философских истин. Именно
в "сталаге" он и пришел к мысли, что слишком мало пил до войны во время
застолий. Выйдя на свободу, он с лихвой вознаградил себя за эту промашку,
причем обходился не только без застолья, но даже и без стола.
Вопреки или благодаря этому, так сказать, запьянцовскому режиму оба
соседа чувствовали себя как телята на лугу, и только в лицо знали доктора
из Жалиньи, так как встречали его на ярмарке, проходившей в этом
очаровательном главном городке кантона. Если и случались у одного рези в
желудке, то тут же оба обвиняли в этой беде теперешний хлеб, который и в
подметки не годился прежнему, привычному с детства. С общего же согласия
каждый держал у себя в погребе бочку вина, а так как вина они покупали
разные, разнообразие это весьма скрашивало их трапезы, и на все удивленные
вопросы соседей - как это они ухитряются делить такую лакомую штуку на
двоих - они только лукаво выгибали бровь. Глод был клиентом виноторговца
из Вома, Бомбастый больше уважал виноторговца из Сорбье.
Поскольку они не желали жить "как скоты", они читали газету, чтобы
быть в курсе малейших перемен в нашем огромном мире, жильцами коего
являлись и они. Один год подписывался на "Монтань" Глод. А на следующий
год ту же операцию проделывал Бомбастый. Прочитав газету, один передавал
ее другому, и этот незыблемый обряд сопровождался появлением двух стаканов