"Ханс Фаллада. Волк среди волков [H]" - читать интересную книгу автора

никогда ничего не знает.
Карман совсем не толстый.
Медленно, чтоб не заскрипели пружины, медленно, осторожно, боязливо
обернулась она к Вольфгангу.
- С добрым утром, Петер, - сказал он веселым голосом и притянул ее к
себе на грудь. Ее рот припал к его рту. Она не хочет слышать, сейчас она
не хочет слышать, как он ей говорит:
- Я проигрался в пух, Петер. У нас не осталось ни одной марки!
Огонь поднимался все выше и выше, беззвучно поднимался. Его чистое
бело-голубое пламя начисто прокалило испорченный воздух комнаты. Снова и
снова на всех любовных ложах милосердные руки возносили любящих от чада и
непокоя, от борьбы, голода и отчаянья, от греха и бесстыдства к чистому,
прохладному небу свершений.



ГЛАВА ВТОРАЯ. В БЕРЛИНЕ ВСЕ ИДЕТ КУВЫРКОМ


1. РОТМИСТР ИЩЕТ ЖНЕЦОВ

У Силезского вокзала многие улицы нехороши; тогда, в 1923 году, к
безотрадности фасадов, к дурным запахам и нищете, к унынию и суши каменной
пустыни присоединялось еще отчаянное бесшабашное бесстыдство, продажность
- от нужды или безразличия, похотливость - от жажды почувствовать себя
хоть раз самим собой, самому чем-то стать в этом мире, который в бешеном
беге увлекает каждого в неведомый мрак.
Ротмистр фон Праквиц, слишком элегантный в своем светло-сером костюме,
сшитом заочно лондонским портным по присланной мерке, слишком заметный
своею статной фигурой, белоснежными волосами над коричневым загорелым
лицом с темными мохнатыми бровями, с мерцающими темными горящими глазами,
- ротмистр фон Праквиц идет, очень внимательный, очень прямой, по
тротуару, стараясь никого не задеть. Он смотрит прямо перед собой в
воображаемую точку, лежащую дальше по улице на уровне его глаз, и это
позволяет ему никого и ничего не видеть. Он охотно занял бы так и свой
слух, внимая тяжелому шуму еще не кошенных, но уже созревших для жатвы
хлебов в Нейлоэ, он старается не слышать того, что кричит ему вслед
насмешка, и зависть, и жадность.
И вдруг ему показалось, что повторяются те печальной памяти ноябрьские
дни восемнадцатого года, когда он с двадцатью товарищами, остатком своего
эскадрона, шел как сегодня по берлинской улице где-то близ рейхстага, и
вдруг из окон, с крыш, из темных ворот затрещала оголтелая стрельба по их
отряду, беспорядочная, шалая стрекотня. Тогда они тоже вот так же шагали
вперед, выставив подбородки, крепко стиснув губы, фиксируя взглядом в
конце улицы воображаемую точку, которой не достигнуть никогда.
И ротмистру кажется, что с тех пор все эти пять сумасшедших лет он все
время шагал вот так же вперед, уставясь в одну точку, наяву и во сне -
потому что в эти годы не было у него ни разу сна без сновидения. Всегда по
унылой улице, полной врагов, ненависти, подлости, унижений, - и если,
наперекор ожиданиям, удастся дойти до угла, за углом откроется новая,