"Юлий Файбышенко. Троянский конь" - читать интересную книгу автора

не будет. Дезертирства не допускать. Через час - прорыв.
Репнев и Шибаев встали и пошли к госпиталю. Противоположный берег
надрывался женскими и детскими голосами. Иногда они смолкали, а потом опять
взмывали, то все разом, то поодиночке. Были в них тоска, предсмертный ужас,
бессмысленная жалкая надежда.
Между носилок расхаживал Копп. Его силуэт медленно двигался и склонялся
меж кустами. Борис тоже стал обходить раненых. Почти все они были без
сознания. Многие бредили. Бесчеловечно бросать этих людей. Они дрались рядом
со всеми, порой лучше других, и вот теперь, когда в бою их искалечили пули и
осколки, их бросают, как ветошь, которой обтерли руки. Кто-то приподнялся на
носилках.
- Товарищ, доктор!
- Все время спрашивает вас, - сказал сзади голос Нади.
Борис подошел и наклонился. Это был пожилой партизан, которому во время
боя оторвало ногу. Глаза его, затерянные в сплошной волосне давно небритого
лица, светились страстным блеском.
- Что вы хотели, товарищ боец?
- Товарищ доктор, когда на прорыв?
- Скоро, дружище, скоро!
- А как с нами?
- Все в порядке.
Партизан вслушался в интонацию его голоса, всмотрелся в лицо Бориса, у
того внутри все оборвалось от этого взгляда.
- Раз в порядке - значит, хорошо. - Партизан упал на носилки. Но когда
Борис уже миновал его, что-то заставило его оглянуться. Слепящие страстью и
подозрением глаза смотрели на него с носилок.
- Доктор! - окликнул раненый. - Ежели не возьмете, лучше пришибите тут.
Нельзя мне немцам в руки...
- Выкиньте это из головы. Командир сказал, значит, возьмет нас с
собой. - Он пошел дальше, если бы этот разговор продлился, он мог бы
закричать, завыть, сделать черт знает что!
Еще один раненый бился, просил сделать, чтобы не так болело. Но ни
морфия, ни другого обезболивающего не было. Борис посидел с ним несколько
минут, успокоил как, мог. Потом, не отдавая себе отчета, спустился к реке. В
кустах лежали редкой цепочкой несколько человек.
- Доктор, сюда! - позвал кто-то. Он подошел, прилег. Это был чубатый
Юрка из шибаевского взвода. Сам Шибаев лежал шагах в пяти, вглядываясь в
темень противоположного берега. Оттуда все еще нет-нет да и выкрикнет
жалобный голос, донесется всхлип или стон.
- Немчура проклятая, - неизвестно к кому обращаясь, сказал Шибаев, -
дадут слово, а сами ж его и порушат. Все равно семью вместе с тобой порешат.
- Ты это о чем? - спросил Репнев.
И тут же с той стороны реки тоскливый голос крикнул:
- Алё-о-ша-а!
Шибаев вздрогнул.
- Холодать почало, - сказал он хрипло, поворачивая свое красивое
тяжеловатое лицо к Репневу. В темноте жаркой болью светили на нем глаза.
- Что с тобой? - спросил Репнев. В глазах Шибаева была такая
безысходная тоска, такая тягость, что Репнев даже отвлекся от собственных
таких же мучительных мыслей.