"Юлий Файбышенко. Кшися" - читать интересную книгу автора

начавшийся тем, кто такие русские: украинцы или "москали", кончался ссорой.
Он наливался кровью, лицо его как-то странно чугунело, и он смотрел на меня,
будто хотел тут же без проволочек перегрызть мне глотку. Во всех прочих
случаях он был мне ровесником: открыв рот, слушал о жизни в городе, откуда
мы приехали, о наших междворовых драках, о голубятнике, дяде
Вите-трамвайщике, о кладбище, на котором водятся грабители, о ночных
сборищах в подъездах. Мы с Иваном крепко бы подружились, но Кшиська уже
издалека начинала фыркать, завидев нас вдвоем. Она ненавидела Ивана совсем
не детской, мстительной, все подмечающей ненавистью. Иван же просто не
замечал ее. Понять их обоих мне было почти невозможно. Я был из иных краев,
из иного, далекого от всех этих перипетий и сложностей мира. Но этот мир
тоже постепенно становился моим.
В городе было два кинотеатра. Один на улице Сталина, бывший "Синема", а
теперь "Родина", с потрескавшимися зеркалами вдоль стен, с оркестром, в
котором партии скрипок исполняли две сестры Соломон, черноволосые пожилые
женщины с резкими птичьими лицами. В этот кинотеатр вечером попасть было
невозможно. Стосковавшиеся за военные годы по чудесам и роскоши экрана
жители штурмом брали кассу.
Зато во втором кинотеатре свободных мест всегда хватало. Он был
расположен в парке, в старом дощатом павильоне летнего варьете. Зрителей там
почти не было или набиралась небольшая кучка людей, опасливо оглядывающих
соседей и предпочитающих во время сеанса грудиться куда-нибудь к середине
зала. Все объяснялось просто. Парк слыл местом опасным. По городу
циркулировали слухи об ограблениях посреди его пустынных аллей.
Отец не верил этим слухам и на очередное сообщение матери о том, что
говорят о парковых происшествиях, ронял веско и отстраняюще:
- Обывательская болтовня!
После этого ни я, ни мать не смели уже излагать ему захватывающие
подробности, подхваченные на базаре или во дворе от Кшиськи.
Но в парк мы все же не ходили.
Однако в этот раз шел фильм "Собор Парижской богоматери", и неожиданно
первой энтузиасткой культпохода выступила мать.
- Гюго - мой любимый писатель, - сказала она отцу, когда он пришел с
работы. - Сделай все возможное, используй любые свои связи, но сегодня мы
обязательно должны попасть в кино.
Отец покрутил крепкой, кирпичного оттенка шеей, внимательно посмотрел
на мать и вдруг засмеялся. Смеялся он редко. Но когда смеялся, устоять перед
ним было невозможно: на ало-загорелом твердом лице его с небольшими зелеными
глазами под чернью бровей вдруг загорались эмалевым светом ровные зубы. Свет
этот разливался вокруг, зажигал глаза, и тогда все лицо его начинало слепить
блеском не растраченной еще молодости, веселья и доброты.
- Толька, - крикнул он, смеясь, - ты слышишь, что изрекла твоя мама?
Гюго - ее любимый писатель! А пятнадцать лет тому назад, когда мы только что
познакомились, ее любимым писателем был Гоголь! Что же это? Перерождение?
Разве после Гоголя можно полюбить Гюго?
- Па, - сказал я, хохоча. - Просто они на одну букву.
Теперь мы уже хохотали в два голоса, и скоро мамин голос неузнаваемо
молодой и певучий, вплелся в наш дуэт.
Отсмеявшись, мы принялись чиститься, мыться и причесываться, чтобы
выступить в самом блестящем виде. Отец надел свой китель и белую фуражку,