"Юлий Файбышенко. Кшися" - читать интересную книгу автора

Она, когда хотела, могла говорить по-русски совсем чисто, но большей
частью три родственных языка: русский, польский и украинский - забавно и
уживчиво сплетались в ее речи.
- Кшиська, ты видела немцев? - спрашивал я ее.
- Я видела и германа и угров. Всех видела. Я видела даже самих бандер,
когда они убивали татуся.
Я прерывал разговор, думая, что ей тяжело вспоминать это, но она сама
спокойно и обстоятельно рассказывала мне, что отец ее был офицер Армии
Крайовой, что он вместе с ней и матерью после того, как выгнали немцев, жил
на хуторе. Как пришли бандеры и перебили всех поляков, а она запряталась на
мельнице в труху от зерна, потому ее и не убили. Как потом одна в свои семь
лет она добралась до города, где жил ее дядя Стефан, и с тех пор уже живет
здесь. Она меня удивляла, эта невероятная девчонка, она могла взбеситься
из-за пустяка и совершенно не обратить внимания на оскорбление, за которое
я, наверное, мог бы убить до смерти.
- Гусыня! - крикнул ей однажды мальчишка-пастух на реке. - Чи вмиеш що
казаты, крим "га-га"?
"Гусями" почему-то местные шовинисты звали поляков, но Кшиська даже не
оглянулась, зато в другой раз сцепилась с толстой торговкой до визга, когда
та засмеялась, увидев ее в широкополой шляпе.
- Без штанив, а у шляпи, ой подохну!
У Кшиськи действительно был странный вид в купальном костюме и шикарной
шляпе. Но юмора торговки она понять не могла. Еле-еле удалось оторвать ее от
огромной бабы, такая жуткая ярость сотрясала ее тонкое тело.
Мы возвращались только под вечер, измученные неисчислимыми
впечатлениями каждого дня. Перед тем как идти домой, Кшиська требовала от
меня, чтобы я сказал ей, кохана она мне или нет, и страшно злилась оттого,
что я не желал играть с ней в эту игру.
Дома тоже было нелегко. Отец часто уезжал на ссыпные пункты.
Командировки эти мать переживала болезненно. Когда он не возвращался дней
пять-шесть, она, приходя с работы, ложилась на кровать и могла так лежать
целыми вечерами, подымая голову лишь от близкого звука машины или мужских
шагов. Отец возвращался из поездок усталый. Он входил пропыленный, с красным
от загара лицом, садился на кровать, стягивал сапоги и долго сидел, шевеля
пальцами в размотавшихся портянках и глядя перед собой воспаленными,
выцветшими от бессонницы глазами. Потом он срывал поочередно с ног портянки,
вытягивал из кармана "вальтер", запихивал его в ящик письменного стола и
улыбался нам с матерью. У матери на сразу хорошевшем лице появлялись такие
знакомые ямочки, и на столе начинали возникать тарелки, блюдца, вилки.
Бессонница ее кончалась, и все у нас шло хорошо до следующей отцовской
поездки.
Постепенно устанавливались наши отношения с Иваном и другими соседями.
Правда, с Исааком долго говорить было не о чем. Он с трудом произносил
несколько слов и замолкал. Зато молчал он чрезвычайно красноречиво, кося
черным живым глазом на мои проделки, скашивая брови в смехе, одобрительно
мигая моей неугомонности,
Иван начал брать меня на реку купаться. При этом он очень внимательно
присматривал за мной, когда я плавал, грозил с берега пальцем и бранился,
если я далеко заплывал. Он был добродушным и покладистым парнем, но одну
тему с ним затрагивать было нельзя. Это тему Украины. Любой разговор,