"Юлий Файбышенко. Кшися" - читать интересную книгу автора

неумолчно жевали коровы и жались к их ногам овцы, там не закрывали рта,
вопили, спорили, молили и проклинали покупателей торговки в косынках, высоко
стоящих на головах. Весь воздух над базаром был полон их неустанными
голосами. Где-нибудь позади рядов толклись подозрительные личности с
фальшивыми перстнями на толстых пальцах. Здесь можно было купить все - от
пистолета любой системы до алмаза в сорок карат. Это было сердце базара,
тут-то и моталась больше всего Кшиська, и раз я видел, как она, выхватив
что-то из рук франтоватого толстяка с тростью, сунула ему те самые монеты,
что мы когда-то нашли в разрушенном доме. Что Кшиська покупала, я так
никогда и не смог узнать, впрочем, и не пробовал. Достаточно было понять,
что здесь ей вольготно, здесь она дышит полной грудью, здесь сосредоточен
главный интерес ее жизни. Мне же в этом углу рынка не нравилось. Я шел к
торговым рядам. Меня подкупала здесь безоглядная доверчивость торговок. Едва
где-нибудь выше обычного взмывали голоса и начинал теснее толпиться народ,
как ближайшая тетка у горки с грушами уже звала:
- Хлопчик, чи нэ постоиш за ради Езуса, доки я не подывлюсь, шо там
трапылось? - и стремительно мчалась, подбирая рукой подол, туда, где зрело
разрешение очередного конфликта. И потом, пока меня не находила Кшиська, я
выслушивал подробности того, "як одын чоловик прыбыв жинку, тай йому
перепало, бо прышлы хлопци та й и понадавали ось такых тумакив". Но Кшиська
всегда избавляла меня от подробностей, она тут же ввязывалась в свару с
торговкой, и мне приходилось уходить, чтобы увести и ее. Скандалила она в
моих же интересах, требуя, чтоб тетка выделила мне плату натурой или
деньгами за охрану ее товара.
С базара Кшиська всегда уходила, нагруженная крадеными фруктами, мы
брели по улицам и смачно вгрызались в мягкие абрикосы или плотные груши.
Обычно мы шли за город. Там, возле старого разрушенного замка, река
раздваивалась, и с одной стороны, у рощи, было мелко. В том месте мы
купались. У коровьего брода неподалеку, заведя голову в реку, долго и звучно
втягивали в себя воду буренки, сидели мальчишки и старики пастухи в
соломенных брылях, отмахиваясь бичами от оводов. А мы с Кшиськой плавали в
прозрачной, ослепительно отражавшей солнце воде, брызгались и вскрикивали от
ощущения своего здоровья и умения. После купания, разморенные,
утихомиренные, долго лежали в густой траве, загорая, а потом шли на поля.
По межам из плотно уложенных друг к другу камней мы выбирались к лесу.
Тут было светло и таинственно, рядами стояли буки с их оливково-желтоватыми
стволами, над ними шумели ясени, густо пахло сыроватой древесной гнилью. На
опушке, зарастая лебедой, широко чернели траншеи недавней войны. Это было
одно из самых острых наших впечатлений - окопы, ниши, блиндажи, полные
запахов тлена, заваленные полусгнившими бумагами и тряпками, поблескивающие
крышками консервных банок, изогнутыми остриями штыков. Однажды я заглянул в
черную нишу в стене траншеи и едва не упал: из ночного ее нутра чуть не в
лицо мне метнулась с криком ласточка. Ее крик оглушил меня. Через секунду мы
с Кшиськой уже смеялись, но когда снова осмелились заглянуть внутрь, то
застыли от ужаса: в душно-сладком облаке смрада, пахнувшем на нас, видно
было на черноте земли чье-то желтое безглазое лицо. Мы мчались оттуда без
оглядки и остановились лишь у первых развалин города.
- Немец, - сказал я, чуть отдышавшись.
- Бандера, - сказала Кшиська, ощупывая пазуху, где у нее всегда таились
какие-то странные запасы. - Герман давно сгнил бы.